Сантьяго осторожно прикоснулся ко мне ментальным даром, забирая жжение из живота, словно замораживая его. Я полулежала на Грете, поэтому почувствовала, как напряглись мышцы рук мастера-целителя, поддерживающие меня. Он не хотел этого лечения, его бесило одно присутствие человека, отобравшего духа-спутника у Адама. И все же Грет не сказал ни слова, позволяя Сантьяго тянуть мою боль. Потому что это был бездонный колодец, сколько не черпай — останется больше, чем способны вынести три ментальных мага. Я не хотела смотреть туда, где страшно тянуло и мучило, достаточно было видеть отражение глаз Грета, когда он смотрел в сторону живота.
— Не сдавайся, Дивия, — попросил он одними губами. — Ради меня.
Грет принял на себя половину проклятия серой медузы, а я взяла и попыталась умереть уже на следующий день. Самое бездарное спасение жизни в истории вселенной.
Как жаль, что я не могу упасть в спасительное беспамятство, чтобы не видеть выражение ужаса и растерянности на лице любимого. Меня держали в сознании, так как боялись, что, уснув, я уже не встану. Сердце выстукивало дробную быструю мелодию, я судорожно и часто дышала, то и дело накатывали волны паники, подавляемые Гретом. Время играло против нас.
— У нее нет двух часов, — весомо сказал Грет. — Я не вижу другого выхода, кроме как высадиться в Дробно. Вы летите дальше, я пошлю вам весточку, знаю куда.
— Не слишком хорошая идея, — мягко заметил Сеймон. — Нам не справиться с пленником, даже вдвоем.
Грет с силой сжал зубы и выплюнул:
— Черт с ним, пусть катится на все четыре стороны.
Я широко раскрыла глаза. Грет готов отказаться от шанса расспросить Сантьяго о судьбе брата? После всех усилий отыскать малейшую зацепку о местонахождении Адама, просто взять и отпустить важного свидетеля?
Руки мастера-целителя бережно поддерживали меня за спину, чуть подрагивая. Во взгляде сквозила решимость смертника.
— Я не причиню ей зла! — повторил Сантьяго, и на него разом шикнули три мага.
— У нас нет причин ему доверять, — начал Сеймон, его прервала Эва:
— Грет, как только ее залатает хирург, ты лишишься Дивии...
— Считаете, я не понимаю? — взорвался Грет. — Как только мы приземлимся, он даст знать приспешникам ока. Да и без него вся Вирессия уже поставлена на уши, или я плохо знаю короля! Дивию ищут, меня тоже, ваши имена вписаны в черный список подле наших. Нет времени осторожничать. У вас есть шанс спастись, хватайтесь за него. Как ты сказала, Эва, — именно сейчас детям нужна мать.
На спине птицы Рух воцарилось молчание. Затем она сделала вираж и свернула вниз, туда, где перемигивались огоньки города Дробно...
Стремительный вираж отдался нестерпимой болью в животе, от неожиданности я прикусила щеку, по подбородку потекла соленая дорожка крови. Грет наклонился надо мною, застилая весь мир, прижал так, что крепче невозможно. Приказал:
— Живи, Дивия.
И не знаю, за что я цеплялась, видимо, за бездонные колодца зрачков Грета, потому что жила, когда птица Рух мягко, как в масло, села на крышу одного из неприметных домов Дробно, рядом с которым горела вечным огнем алая вывеска круглосуточного хирурга. Жила, пока Саньяго с дикой скоростью бежал к дверям, дубасил их стальными нашлепками сапог, вытряхивал из постели сонного лекаря. Жила, пока меня клали на стальную поверхность хирургического стола, а взъерошенный эскулап беспомощно шептал:
— Она не жилец, не мучайте. Лучше ей уснуть. Какая красивая, совсем молодая, как жаль, очень жаль.
Сантьяго шикнул со злостью:
— Шей, а не болтай. Наше дело ее держать, твое — спасти.
— Нечего спасать, брюшная полость открыта, внутренности повреждены, начался отек, скоро сердце не выдержит... — залепетал хирург.
— Приступаем! — Сантьяго со злостью выхватил скальпель из белых пальцев лекаря и располосовал мою одежду.
На запястье бывшего пустыка железной хваткой опустилась ладонь Грета.
— Дай ему работать, — хрипло произнес мастер-целитель. — И не трогай Дивию погаными лапами.
Я держалась ради Грета — сквозь ад, крепко сжав челюсти и отдав телу приказ не сдаваться столько, сколько он требовал. Ухнула в спасительную тьму лишь после того, как Грет погладил по обгоревшим волосам, склонился к самому лицу и тихо прошептал:
— Я тебя люблю.
Потом коснулся губами губ, и это было как ошеломительно, как первый вздох младенца, как рождение, как жизнь. Как смерть...
***
Грет был удивительно спокоен, пока руки хирурга трудились над ужасающей обгорелой раной бывшей когда-то животом смелой самоотверженной девушки. У него была задача: держать любимую по эту сторону жизни, ничего кроме этой цели не существовало.