Мы прорепетировали десять песен из сет-листа, бренчали без усилков, не заботясь о громкости, с упором на слаженность. По задумке Виктора я поддерживал ведущую гитару Фаби параллельной партией с дисторшн, точным повторением всех необходимых примочек, для создания стены более сочного и чистого звука, похожего на студийный. Тема бэк-вокала не поднималась, но микрофон прикрепили у рта, включили и проверили, я могу и буду подпевать. Общий финальный саундчек занял у техников сорок минут, непосредственно до нашего выхода оставалось полтора часа — мы должны были начать в 21:30. Зрители шумели подобно морю, не умолкая, павильон Ирвинг-Плаза, ими заполненный, казался больше футбольного стадиона, десяти футбольных полей, а я трясся, как осиновый лист, осознавая, что отделен от толпы всего двумя листами алюминия, тканью занавеса и разобранными ящиками из-под осветительного оборудования. Пустой желудок ворчал, но блевать было нечем, если только лужицей соляной кислоты. Фу. Прекращаю об этом думать.
Эрл отвлёк меня от паники, когда приветливо кивнул, проходя мимо вслед за своими ребятами в сопровождении танцовщиц — тех самых, в коротких школьных юбочках. Зал ненадолго притих, погружённый в темноту, потом взорвался свистом и овацией, прожекторы разом включились, придя в движение, чужой вокалист задорно проорал: «Раз, два… раз-два-три! Погнали, Нью-Йорк!» — и наш капустник начался.
За кулисами мощные басовитые маршаллы звучали не так уж и убийственно, техники-звуковики, светотехники и второстепенный персонал из «принеси-подай» сновали без конца туда-сюда с бутылками пива и содовой, микрофонными стойками, подставками, запасными проводами и батарейками. А мы с DSI сидели островками спокойствия в непрерывном шарканье и топоте, Виктор тихо общался с Мэдхани о чём-то личном, кажется, о семье — тогда-то я и узнал фамилию швейцарца-барабанщика, Дарин вис в своём отдельном измерении, дымя сигаретами и слегка остекленев взглядом, а Фабрис опять ревновал — потому что я захотел познакомиться с Эшем Рекси.
— Готическая тусовка в Риме раньше была побольше и поинтересней, — делился Эш в охотку, обрадовавшись мне, как новичок — новичку. — Ребята побросали музыку, чтоб заняться недвижимостью, адвокатурой или встать за прилавок фамильной энотеки — вольные хлеба творчества не очень-то привлекательны в отсутствие стабильного дохода или когда родители лишают тебя даже карманных, считая по жизни несерьёзным. Я был упрямее, жирный счёт в банке привлек меня меньше, чем возможность быть собой, быть свободным художником. Виктора я знал давно, шапочно. Восхищался его энергией и трудолюбием: второго многим из нас не хватает, а первого хоть отбавляй, но куда, куда мы направляем эту энергию? Вечно куда-то не туда. А он единственный, кому я верю, что он никогда не бросит своё детище. Он помогает встать на ноги тем, кому повезло меньше. Ты в курсе, какой он крутой продюсер? Недооценённый. У меня есть мини-проект, нулевая реклама и продакшн, чистое творчество. Пою я плохо, голос как из задницы, хотя пробую снова и снова, вдруг однажды получится. С фортепиано и программными фишечками лучше срослось. А у тебя что и как?
— Я полдетства провёл в домике на дереве, — ответил я без всякой лжи. — У нас не слушали Луи Армстронга, Нила Янга или Black Sabbath, семья, далёкая от музыки, если ты понимаешь, о чём я. Только старший брат напевал мне колыбельные. У него очень странный своеобразный вокал: на большую сцену его бы ни за что не взяли, но в резкости и некоторой скрипучести его голоса я находил особенную прелесть, я заслушивался, засыпая… в чём до сих пор ему не сознался, если честно.
— Да ты тот ещё засранец! — улыбнулся Эш и дружески толкнул меня в плечо. — Не ладишь с ним показушно, ага? Но любишь его. Вижу, что любишь. Он твой тайный кумир?
— Нет, и никогда не был. Вторую половину детства я увлёкся компьютерными играми, аниме и мангой. Скучно и предсказуемо, наверное. Но я тебе скажу вот что: самым главным для меня был саундтрек. Невозможно играть или смотреть на видеоряд, если музыка кажется мне недостаточно крутой. Из того многообразия рока и техно, что я послушал, рубя большим мечом полчища монстров или переживая за японских лоли с розовыми волосами, экстремально быстрая и виртуозная игра на гитаре показалась мне высшим классом. Недостижимой вершиной. Потому что выпросить себе дешёвый музыкальный инструмент у маман было отдельным трудным подвигом. Мало-помалу, вооружившись самоучителем, я понял, что хороший повар сварит классный суп в любой кастрюле, лишь бы не в грязной и не ржавой. Моя гитара была не худшей, поэтому дальнейшее зависело только от меня. Хватит ли мне пальцев. Умения. Терпения. Есть ли у меня талант. А если нет таланта — заменит ли его упорная многочасовая тренировка.
— И что ты скажешь теперь, Ману?
— Да, заменит. И нет, не заменит. Я не переставал болеть сильными и красивыми голосами, кроме чистой музыки я заимел и слова. Голую музыку хотелось одеть в эти слова. Но сам я ощущал себя немым, таким, которого никто не услышит, даже если я заору что есть мочи, во всё горло. До сих пор ощущаю.
— Но ты нашёл голос? Если не в себе, то в ком-то другом.
— Нашёл. С этим всё не так просто… И я скучаю по играм. И по переодеваниям.
— Что?
— А что? — я прикусил язык. До чего же глупо я проговорился. — В персонажей манги. Может, тебе это знакомо, называется косплеем. Парик, антураж, макияж, если нужно, всякие накладные штуки, зубы или уши, иногда носы, но главное — это одежда. Шить её сложно, долго и дорого, специальные одноразовые костюмы, знаешь, как взятые напрокат, потому что… ну не будешь ты разгуливать по городу в доспехах самурая или средневековом платье в пол и ярко-красном плаще.
— То есть ты кроссдрессер? Женские персонажи аниме изображал тоже? И бельишко примерял? Белое, с оборочками, японские девочки только его и носят.
Я видел, к чему он клонит. Видел, что уши Фабриса с нами, внимательные и ревнивые. Я стыдился, но сам точно не знал, чего именно стыжусь. Я был похож на девушку больше, чем на парня, при этом я вовсе не тяготел к строго женской одежде, мне нравилось переодевание как таковое, процесс превращения в сказочного персонажа. Я не желал быть собой, я бы навечно остался в каком-нибудь образе, нажал бы на кнопку «сохранить».
Я не копался в себе на щекотливые темы, времени не хватало, да и компьютер я давненько не включал. Но я знал и помнил, кем хотел стать, мой идеальный образ — напарника, друга и помощника для Кристофа Эскофье, серийного убийцы, хладнокровного и острого на язык, талисмана game-студии «Прометей», персонажа, тащившего на себе всю франшизу «Assimilation Mortelle». Он завалил в постель каждую встреченную по сюжету женщину, экран гас, когда это происходило, а я мучился, потому что хотел видеть… и хотел оказаться на их месте. И никакого напарника у Эскофье не было и быть не могло. Он работал один, воевал против всего мира, который породил его по ошибке, вследствие катастрофы и чудовищной случайности, он ненавидел и стремился уничтожить всю планету, с ним боролись, он был неоднозначно плохим, но всё же плохим — а я болел за него. Я разделил бы с ним ненависть и жажду разрушений. А в итоге… не пришлось.