Кристоф растворился в серости выключенного экрана монитора, Кристоф был симпатичным мужчиной, трёхмерным и довольно детально прорисованным, но всё равно плоским и выдуманным. Он сослужил мне службу, он больше не был нужен.
Когда появился реальный убийца.
Не серийный маньяк-убийца. Не вшивый наёмник-солдат удачи. И не ошибка в ходе научного эксперимента. Наоборот. В мир пришло идеальное зло, тщательно и любовно прописанное с охренительной мотивацией, неразрывно сплетённое с историей мира, зло библейское, что в особенности красиво… и регулярно умирающее от скуки, о чём я успел проболтаться в одной из песен. Почему так? Да потому что оно настоящее. И сила его тоже неподдельна. А настоящий куцый мир не предлагает для ежедневного прохождения сложные уровни с интересными монстрами и финальным «боссом» в конце. Вот и получается, что зло скучает и ищет развлечений. Оно знает сокрушительную силу своих кулаков — когда для изощрённого убийства хватит и мизинца — и не применяет их против ползающих под его ногами червяков. А когда не с кем драться, что ещё остается делать? Я разгадал его. Я должен быть счастлив. Наверное.
Я пытаюсь не погибнуть в нём (стадии собственной смерти сложно поддаются протоколированию). Пытаюсь прекратить восхищаться (для этого мне нужно полностью заткнуться, потому что плевки и негатив всё равно его прославляют). Пытаюсь назвать моральным уродом (и это самый лёгкий пункт моего плана). Пытаюсь убежать (один раз три шага за ворота, не понравилось, больше не хочу). И что? Я преуспел? Нихуя.
Я для него пишу самую лучшую музыку. Я для него сегодня выйду на сцену с тобой, Эш. Я прошёл долгий-предолгий путь до пластикового чемодана из-под звуковой аппаратуры, на котором покоится мой зад за кулисами Ирвинг-Плаза, и толкнул меня на этот путь — он. Эш… признания жмут, давят, выжигают мне грудную клетку, я так хочу выложить всё как на духу, до последней строчки нытья о несправедливости. Но не могу. Мой внутренний монолог глуп и бессмыслен, закончится ничем. Потому что он не придёт. Я шёл сюда впустую, старался впустую. Нечего сотрясать воздух жалобами.
— Ману? Я смутил тебя? Ты здесь? Ау. О чём ты задумался?
— О… — я выдавил улыбочку, не зная, как долго Эш зовёт меня. — О чём мы говорили?
— Платья, женские трусики.
— А, — больше меня нельзя смутить. Косплей — невинная забава из моего вчерашнего прошлого. — Да, носил. Кроме трусов. К счастью, мой брат — прирождённый модельер, он помог мне с кроссдрессингом, сам о том не подозревая. Он не шил и не кроил, но он рисовал головокружительные наряды, круче, чем те, что я находил на страницах манги. Я тихонько крал и копировал рисунки, и относил куда надо. Кое-что подшил и подрезал сам, не безрукий, кое-что мать помогла и её швейная машинка.
— Ого. Твой брат выучился впоследствии на дизайнера и кутюрье?
— Не-е-ет, что ты. Он слишком крутой и пафосный гений, чтобы заниматься сторонней ерундой.
— Мадонна миа, да кто же он?
Не мадонна, а чёрт, чёрт бы меня побрал. Ну не умею вовремя прикусить язык. Наша двойственная сущность строжайше охраняется, но об ELSSAD общественности известно, как и об отдельных выдающихся личностях корпорации. Ксавьер был одной из них. Необязательно, что конкретно эти парни, далекие от IT и тяжёлой машинной индустрии, о нём слышали, но итальянцы не в меру общительны, сарафанное радио мигом запустится, фамилии сопоставят — и прости-прощай мой статус будущей рок-звезды. Я превращусь в брата Того Самого Санктери. Нет, нет, в жопу.
— Это долгая история, Эш. Давай после концерта вернёмся к ней. Я всё ещё иногда переодеваюсь в красивые многослойные шмоточки из дорогого шёлка или сатина. Но музыка — главная страсть моей жизни. Я не Виктор, я боюсь зарекаться, вдруг я брошу однажды то, что сейчас так люблю. Но я бы хотел, чтоб меня похоронили с гитарой. Серьёзно. Или сожгли дотла вместе с ней, а прах высыпали в Саргассово море.
— М-м, — Рекси переглянулся с Фабрисом. — Не знаю, что там себе думает Виктор, но я бы тебя не отпустил, когда тур завершится. В готической тусовке Рима хватало фриков, но фриками они были внешне, уродовавшими себе тела и лица в угоду эпатажа и повышения самооценки. То, чем они есть снаружи, ты носишь внутри. Без обид, это комплимент, я считаю тебя неимоверным. Симпатичный белый паренёк — не в белом офисном воротничке, не на футбольном поле и не на подиуме. Что с тобой не так, Ману?
— Всё. Всё со мной не так, — просто ответил я и предложил им пройти ближе к сцене. — Давайте, собирайтесь. Где инструменты? Я не Виктор, чтоб командовать, но «Бёздеи» своё отпели, скоро наш выход.
— Я должен был умереть от заикания из-за постоянных упоминаний в вашей болтовне, — отозвался Вик и тепло потрепал меня по голове. — Действительно, раскомандовался тут самый маленький и наглый. А свою «летающую пятёрку» не забыл в мусорке?
— Не забыл, — я подумал, что, в сущности, делал то же, что и он с Марком Мэдхани — говорил о личном, о семье. С потенциальным другом. Мы стихийно разбились на две с половиной группки по интересам (где инертной половиной был Дарин, наслаждавшийся обществом себя любимого и наркотиков).
Вытащив гитару из нашей общей кучи барахла, я ощутил на левом бедре, на задней (и очень беззащитной) его поверхности, большую ревнивую руку.
— Ты мог рассказывать всё мне, а не Эшу, — со свистом выдохнул Фабрис, но промахнулся с моим ухом, взяв выше. — Я хотел узнать тебя получше, я, не он. Так почему он? Почему не я?
— Ты же рядом сидел. Каждое моё слово ловил. Я открылся вам обоим, но не выдавая тебя и твою повышенную заинтересованность, лопух. Не засветился с каким-то особым предпочтением.
— Он понравился тебе? — Фабрис подозрительно напоминал человека, который не слышал меня и не слушал. — Почти такой же длинноволосый, как ты, тоже юный, очень смазливый…
— Хочешь поцеловаться? — перебил я. — Первый раз всё-таки, мандраж. Поцелуй меня на удачу? У меня скромная роль твоего гитарного дублёра, но я хочу, чтоб всё прошло великолепно. Или хотя бы сносно. Фаби.
— Нет! Я кончусь на месте, если сделаю это, — он отшатнулся от меня со страхом, написанным поперёк покрытой блёстками физиономии. — Я не смогу играть.
— Но ты и так регулярно лапаешь меня, — я удивился, и неприятно. — Полапай ртом? Мы провели от двадцати до пятидесяти минут, втиснувшись вдвоём в душевую кабинку в Париже. Ты вежливо не потрогал самые торчащие мои… э-э, уши. Но ты мог. И определённо не умер бы от этого.
— Я так сильно хочу, что у меня мозги перегрелись и дымятся, я точно сдохну, меня на части разорвёт, — простонал он и добавил что-то ещё по-итальянски, судя по интонациям — крепкое ругательство. — И Виктор меня убьёт за нечаянный саботаж.
— Во-первых, к моменту претензий от Виктора ты и так уже будешь мёртв, — подсказал я с чарующей улыбкой юного садиста, взял ситуацию в свои руки и придвинул его обратно к себе. — Во-вторых, невелика потеря. Я же твой дублёр. Я подменю, выступление продолжится.
— А Эша потом тоже поцелуешь?
— Придурок горячий средиземноморский! — упрекнул я, потеряв терпение, и насильно полез целоваться. Я тоже поступаю как придурок, но Фабрис десять раз выбесил необоснованной ревностью. Дурацкая итальянская мыльная опера! Лучше бы к Эмили додумался ревновать!
Но до такого неслыханного безобразия додуматься ухитрился только Дарин, который восхитительно умел хранить секреты и, кажется, ловил кайф, что вокруг меня они множатся и множатся, а он их без труда разгадывает и владеет безраздельно, посмеиваясь над менее наблюдательными коллегами. Он непринужденно оторвал меня от переставшего дышать Фабриса, промокнул нам губы и заново подрисовал помаду. Я смотрел на него во все глаза, мои мозги не отказывали и не дымили, но в них замыкались тонкие провода — на одной чрезвычайно смелой и опрометчивой мысли.
Что если я признаюсь? Моя душа скинет многотонный груз. Я продолжу хранить миллионы тайн, и лишь одна ненавистна мне так, что снова хочется вскрыться.
— Извини меня, Фаби, — вымолвил я второпях не очень искренне. — За придурка. Надеюсь, это было не противно. Иди… я догоню.