— Это?
— Близость. Любовь. Связь. Уже и дураку понятно, что я могу этого хотеть, но я не могу этому поддаться, не видя цели. Исследуя отношения брата с Ксавьером, я обнаружил скрытые измены (на уровне не только мыслепреступлений), бытовое лицемерие, пренебрежение родными сыновьями, приступы равнодушия, желание причинять боль и манипулировать, усталость, попытки бегства. Это не лежит на поверхности и никогда не будет лежать. Они — любят? Они — терпят? Они — закрывают глаза на проступки друг друга? Я уверен, что мечтаю жить так же? Я допускаю, что они справятся, слишком юные, чтобы заключать союз, скреплённый в аду и на небесах, поторопившиеся в силу чрезвычайной импульсивной страсти и пары других обстоятельств. Они дети, и я тоже маленький ребёнок, как это ни сложно признавать. Твой ребёнок. Отец. Пришло моё время просить у тебя совет.
— Наши боги подменили тебя? И когда только успели… — папа присел ко мне в траву, дождь огибал его, не достигая маслянистых волос, не укрывая косыми каплями чудесное надменное лицо, внушающее и обожание, и тревогу. — Ты же хотел новую порцию секса, не усложняя. Развлечься с милым доверчивым мальчиком. Сожрать и проучить. Прогнать. Когда не получилось прогнать — оставить вкусной игрушкой. Что изменилось?
— Так я сказал Ангелу. Выбрал наугад самые жестокие слова. Хотел сделать ему…
— Ну? Договори это.
— …побольнее.
— В яблочко. Ты врал любимому брату. Лицемерил. Творил именно то, в чём повинен каждый из нас, играющих в семью и семейные ценности. И в каком совете ты нуждаешься? Я родил вас с идеальной кожей, дал умопомрачительные лица, умопомрачительные буквально: они смазываются и не удерживаются в памяти, на вас приходится смотреть снова и снова живьём — настолько вы прекрасны, мозги бессильны запечатать и сохранить вас внутри 3D-картинками. Но никто не приходит в мир идеальным внутри. Даже Талисман. Это муки борьбы, ошибки и неудачи, уроки, которые не учат очевидному, но усваиваются в подкорке. Ты побеждаешь себя во имя нового себя и идёшь дальше, за следующим уроком, провалом и завоеванием. Ты учишься всю жизнь, отстаиваешь право на ошибку, сражаешься за ответ, который сам назвал правильным. И сам выбираешь цель.
— Но вот я поборол себя, одержал верх, усвоил некий новый урок. Что дальше? Я вырос, влез на ещё одну ступеньку — и он больше мне не нужен? Он… Ману. Для чего люди и оборотни, черти и боги стремятся быть вместе? Зачем живут бок о бок? У них почти наверняка разные цели, они мешают друг другу, все эти компромиссы, уступки, подавление себя? Я изучал психологию отношений в Академии. Я вполне сносно разобрался, но не воспринял всерьёз, не примерил на свою шкуру. Насилие над личностью, очередные навязанные стереотипы о поиске пары. Страх одиночества? Страх смерти? Страх жизни? Страх не оправдать какие-то надежды? Когда самка впервые прибилась к самцу в надежде защитить беспомощное потомство, он ещё раз её изнасиловал, а потом ударил и прогнал дубиной. Детей сожрал. По праву сильного. И голодного. Ей пришлось выживать и продолжать род другим способом. И новых детей учить бескомпромиссности и навыкам размахивания дубиной. Мягкотелые слюнтяи при этом сдохли — вместе с больными и покалеченными. А здоровые, рослые и приспособившиеся — выжили, чтоб пронести дальше ген свирепости, ген того самого лома, против которого нет приёма. Проходит время. И куда всё это девается? Кто-то придумывает семью в ромашках и запахе модного стирального порошка, возводит культ вокруг детей, чьё воспитание не разрослось в закалку характера, а съёжилось и захирело в маменькино слюнтяйство, в какие-то безумные младенческие травмы, сильнейшую паразитическую привязку, словно после акта рождения никто им так и не перерезает пуповину. А условно вырастая, они, то есть мы… ищем, кому б ещё с грехом пополам оторванную пуповину накинуть на шею и затянуть покрепче. В чём смысл? Липкие нити, протянутые между нами, отвратительны. Нам, кажется, самим не очень нравится, но мы продолжаем. Через одного. Потому что без меня, пожалуйста. Семья — это позорная фикция. Супруги, дети, родители. Тьфу.
— У тебя тоже есть родитель.
— Ты прежде всего мой наставник и друг. И…
— И нет такого слова, да? Чтоб описать нашу связь. Ты неосознанно отделил её от остальных, заклеймённых, посчитал чем-то особенным. Ты прав. И не прав. Наше духовное единство не нуждается в уступках, компромиссах или крошечных бытовых порциях карнавала и лицемерия, потому что такова сила моей чистой родительской любви и таково твоё обожающее восприятие, признающее каждый мой поступок единственно правильным. Мой авторитет для тебя нерушим, а ещё ты принимаешь меня своим союзником — тем, кто не предаст, что бы ни случилось. Правда, на несколько секунд ты предавал нас, усомнившись во мне, — когда забредал в капкан будущего и тот чуть не откусил тебе полноги. И, вспомни, какую невиданную боль тебе принесло это нечаянное разъединение со мной, боль, не знакомую прежде. Самая комфортная близость — невидимая близость. Тщательно взлелеянная, скрыто и под охраной. Та, которую не придёт в голову отрицать, потому что голова об этом не в курсе. Но когда связующие нити рвутся, ты орёшь в болевом шоке и падаешь с огромной высоты, не подозревавший, что именно держало тебя в небе, даровав возможность летать.
— Но если благодаря тебе я в небе, какой прок будет от Ману?
— Я учил тебя парному полёту: как дышать, как смотреть на солнце, как ставить крыло, управляя ветром, но не я — твой напарник в пожизненном путешествии. Эту пуповину тоже необходимо перерезать, однако, теряя её, ты не потеряешь меня как отца: не в ней ведь сила связующих нас нитей. Просто я пикирую, продолжая собственный путь, а ты остаёшься в небесах один. И чтобы не упасть, ты должен схватить кого-то ещё — за руку, за ногу, скрепить рот со ртом, крадя у другого кислород и выравнивая дыхание. И лететь дальше вместе.
— И никто не летает в одиночку?
— Никто даже не ходит в одиночку. Ну или хромает, как последний лузер.
— А с кем под руку идёшь в таком случае ты, отец?
— Время тает, малыш. Напоминаю о подарке.
— Ты не убедил меня.
— Я и не должен был. Тебе же не со мной продолжать лётную практику. Наведайся к Мануэлю, убедись сам. Посмотри на него и посмотри в него. Какие цели он преследовал, чего достиг. Он был розовощёкой пустышкой, проверь, чем он наполнился.
— Цыплёнок не был пустым.
— Гляди-ка, ты не только заспорил со мной, но и защитил его, прелесть моя.
— Да ты… — как я ни сопротивлялся, а губы растянула глупая улыбка, — чёртов манипулятор!
— Я чёрт, и этого достаточно. Подарок?
— Драгоценный. И чтоб много. Как ты сказал о наших лицах? Чтоб ум за разум зашёл. И чтоб через сто лет не забыть. Всё, как ты это умеешь. Броско, но элегантно.
— А ты соответствуй и переоденься в элегантное. Известно, кто здесь главный подарок.
Да. И нет. Я останусь в маске. Нельзя любить то, чего не видел и не щупал, а мою душу никому не под силу нащупать и схватить. Остается любить жуткую, но симпатичную шелуху — из смеси высокомерия, тёмных очков и возбуждающего лакированного костюма.
Ману, я опаздываю, я настоящий козёл, я бы сам себе не простил, но я иду. Вертолёты и конкорды справятся немногим лучше улиток, и мне придётся озвучить отцу ещё одну опасную просьбу.
— Осталась проблема.
— Статья расходов, а не проблема. Ты, главное, моих колючих питомцев в руках удержи. Они свалятся на тебя спецдоставкой следом. Много и драгоценно. Ум за разум зайдёт, — он постучал тростью, разгоняя вокруг меня ливень, и второй раз за день нарисовал в воздухе золотой трезубец Левиафана.
*
Пространство надорвано и изнасиловано внеочередным несанкционированным вторжением, отслаивалось с кожи горящими и дымящимися кусками, нехотя раздвигаясь и принимая меня. Не такой уж я и большой… чтоб это было прям больно. Местный воздух всколыхнулся, послушно следуя за ударной волной, немытые оконные стёкла задребезжали, но хоть не треснули, и на том спасибо. Я протёр перегретые трением скулы, догадавшись, что они светятся, и возблагодарил ад за неимоверно юморного отца: он доставил меня в сортир, мужской, пустой и неосвещённый. За двумя хлипкими облицованными кафелем стенами содрогался концертный павильон, там насилие над пространством мне показалось куда жёстче — ещё бы, такие мощные проводники звука, то есть вибраций, что при правильной подобранной частоте могут и сердце разорвать. Вдохновившись, я сам мог бы использовать их в будущем как орудие убийства.