— Слишком много болтаешь, — киллер привалился к стене, зажимая рану двумя руками. — Врёшь.
— И то правда. Не знаю, зачем рассказываю, но, к сожалению, мы оба сейчас смертны и уязвимы, как новорождённые котята, а тот из нас, кто одолеет конкурента и съест пару-тройку его жизненно важных органов, вернёт благосклонность Матери и её леденящую гиперопеку. Ты зря, очень зря трахался у себя там в параллельном мирке и забил на безопасность. Начальничек. А я вот весь вечер готовился. Времени свободного полно.
— Ты… не основал в этой реальности ELSSAD, — шок был так велик, что слабость взяла верх, но он успел отвернуться к стене, чтобы второй болтливый киллер не видел, как его тошнит загустевающими комочками крови и плервы.
— Чего? Тьфу, основал, конечно. Но не вел себя с подчинёнными как свинья. И не поддался соблазну, когда кое-кто — не будем тыкать пальцем и уточнять — накинулся на меня однажды голодным волчарой. Ладушки, тебе неинтересно, мне тоже, пошумели и хватит.
Пистолет невежливо стукнулся о рёбра, сотрясая развороченные внутренности, другой Демон, больше, чем когда-либо смахивающий на фальшивого, хмыкнул и спрятал оружие, доставая из голенища левого ботинка кривой зазубренный нож. Щелчком раскрыл его, игриво покатал по костяшкам.
— Ну давай, повернись, закончим без драм. Ты всё равно не жилец. Не знаешь правил. Не знаешь опасностей. Чужак. Дурак.
— Опять солгал. Я бессмертен, а ты…
— Мда, — не самый достойный с виду наследник Тьмы сокрушенно закивал, помогая раненому сползти на пол, с некоторыми предосторожностями уложил его на лопатки и навис над выделяющимся в полумраке белым пятном лица, покрытым ненормально сияющими бисеринками пота. — Ты до усрачки красивый, красивее меня. Обладатель вечной жизни и всё такое. Но прибыв сюда, ты стал одной сплошной брешью в системе безопасности мира. Ты слышишь? Чувствуешь? В висках стучит. В шее. В запястьях. А эта чудесная бедренная вена… — он развязно ощупал её, твёрдым шнуром змеившуюся под кожей, прежде чем перерезать. — Ты дышишь, придурок несчастный. Не можешь остановиться и не дышать по приказу. А истинный мертвяк — я. Но скоро задышу и я.
Демон-предшественник отпустил рану, не говоря больше ни слова. А больше и не потребуется. Он спешил к карбоновому солнцу, хотел попрощаться хотя бы с ним, но не чувствует его в доме. Между ними нет прежней связи. Ничего тут… нет. Никакой сверхновой.
Но всё вернётся. Всё вновь взорвется, засияет. Он клянётся. В жизни, в смерти, в вагоне караулящих за поворотом неприятных сюрпризов. Что отыщет путь назад, любой ценой. Что не оставит гниющий презираемый мир, старый и новый. Лишь бы его подделка гладко покатила вперёд сценарий Архивариусов и не забыла о роли камикадзе. Этот киллер-болтун может и не захотеть суицида, не знать, а узнав — отвергнуть сценарий, воспротивиться и угробить всё на свете. И он признает, что да, действительно, врагом, стоящим отчаянной борьбы и усилий, оказался он сам. И выбора нет, только надежда и ожидание. А ждать, возможно, придётся долго. Хотя времени в логове Матери не существует.
Он широко раскинул руки и распахнул глаза. Лишался зрения, выгоняя из зрачков свет, как когда-то — его венценосный предок. Он сдаётся и принимает валявшееся в долгом ящике приглашение. Как же неистово Тьма извелась, не помня себя, в жажде «обнять» уже сыночка, залюбить беспредельно, лишить рассудка. А ему даже не дано понять, плохо ему будет или хорошо с Ней. Полная депривация чувств, стирание всего изученного, привычного или хотя бы мельком ухваченного его сознанием: Она нарисует дверь на нетронутом пятачке восприятия и океаном в неё хлынет, в свежесозданную, даст новое чувство и новый опыт, о котором он впоследствии не выдавит ни слова, никому, и брату тоже. Просто будет изменен. Кардинально и непоправимо. Но пусть её грубые психопатичные ласки займут не дольше, чем один стандартный ночной перекур «диких кошек». Или один случайный возглас, вырванный силой, вырванный болью. Или один точно рассчитанный удар ножом, и сразу четыре ребра в утиль. Пусть, только поскорее. Скорее, фальшивка, битый час ковыряемся.
— Го-о-осподи, да оно огромное, — Демон-преемник вытер лезвие о край рубашки, во все глаза разглядывая бьющееся на его ладони сердце. Наконец-то лишился дара речи. В голове у него хаотично заметались и смешались восторг, ярость, протест, непонимание, приличные и неприличные эпитеты преклонения, отрицания и критики. Невозможное, непостижимое, величественное и чрезмерное, пробуждающее зависть и комплекс неполноценности, в чём-то чудовищное и тошнотворное, где-то смешное и никуда не годное, но обязательно, в центре вихря эмоций — роскошное и завораживающее… Каким оно было на самом деле?
Тёмно-фиолетовое в розовеющих поперечных полосах, очень увесистое и довольно уродливое, неправильной формы — с непропорционально большими предсердиями и дополнительным третьим желудочком — сердце заполняла и переполняла маслянистая чернильно-чёрная субстанция, не похожая ни на кровь, ни на сырую нефть или мазут, как её иногда величал Ангел. А снаружи — сковывала броня: прозрачная и холодная, как чистый полированный лёд; прочная и заострённая на выступающих краях, как драконья чешуя.
В бесчисленные скрижали знаний не было вписано, что Сердце Темноты украдут.
Никто не видел, как вор это сердце ел.
Никто не смеялся и не плакал, только представив, как сильно воришке пришлось помучиться. Все зубы поломать.
Но, съев — он перестал быть фальшивкой.
Вернулся в спальню, недолго выбирал в чью. Лёг рядом с мальчишкой, из-за которого и поднялся весь сыр-бор несколько месяцев назад. Заурядное любовное приключение, быстрое укрощение строптивого, удовольствие от обладания послушным телом, привычным, одобренным на постоянной основе — в какую такую лавину проблем это могло перерасти у его непонятного и мрачноватого двойника, чтобы разгребать пришлось им обоим, чтоб их в принципе стало двое, а худо-бедно обходившаяся без пожаров и стихийных бедствий реальность расщепилась?
Он жалеет, что связался с Ману? Нет, он не знает подробностей чужой скончавшейся истории. К нему просто завалился шестикрылый, назвал дату, указал место проведения, велел приготовиться. И ничего сверх сухих инструкций вытянуть не удалось: Дезерэтт закрылся в патио и в своей бессменной наркотической анестезии. Дезерэтт был не одинок в стремлении к гедонистической нирване: весь дом окутывала аура синтетического ЛСД, тревожная, пикантная, непреодолимая. И Демону тоже хотелось приложиться к всеобщему экстазу.
Энджи прятал заначки классически — под клавишами «ми» и «соль» субконтроктавы рояля на террасе. Можно дотянуться за пакетами не вставая: новая незнакомая Тьма в его венах позволяла манипулировать предметами на солидно возросшем расстоянии, проворачивать механизмы одновременно в нескольких замочных скважинах и никого не будить — или убить при необходимости, если помешают. Немножко сосредоточенности и затаённого дыхания, чтобы бесшумно вынуть из аптечки Ксавьера инсулиновый шприц, сорвать упаковку, надеть иглу — у него получилось со второго раза. Кварцевый пузырёк поплыл по воздуху как в невесомости, заманчиво засверкал всеми оттенками изумруда, откупоренный, струйка драгоценного яда, и цвет, и запах, просто восторг, magnum opus Хэлла… когда в груди зачесалось сомнение.
Нет, он обязательно примет дозу. Он не помнит, когда в последний раз употреблял.
Но возьмёт ли его наркотик? Теперь, когда в венах, он же сам похвастал…
А Тьме не плевать? Он хотя бы проверит. Воткнул на три четверти заполненный шприц в шею. Особо не целился, знал, что попадёт. Выдавил содержимое, прислушиваясь к равномерному сопению Ману. Если не сладостная отупляющая эйфория, то хотя бы сон под «бетой» ЛСД ему ещё доступен? Думать, горевать и ужасаться событиям последних часов — завтра, а пока всё идёт лесом, он устал и тоже идёт лесом. Ну не считать же ему овец. Глупых подстреленных овец.