— Я нужнее в другом месте. Мне жаль.
— Но все эти заморочки с встраиванием поверх сетчатки длинноволновых передатчиков и CCD-матриц… Нет, мне нравится! И я первый, кто опробовал, я так горд, что ты выбрал меня, а не выскочку Весёлого Гота. И больше никакого геморроя с нацепленными на одежду приборами, их переклеиванием или не переклеиванием по забывчивости…
— Кью, где проводил отпуск?
— В Алжире, шеф. Исследовал Сахару, искал уединения. Нашёл. Медитировал в пустыне.
— А я никогда не был в отпуске, мой птенчик. У меня мало времени, и вечно его не хватает на самое главное. Сегодня — хватило. Знаешь, что это значит? Что ради главного я пожертвовал сотней второстепенных вещей. И провинциальная канадская больница — первая в их списке, весьма деликатная. Мальчику, страдающему в палате за стеклом, я обязан: с его помощью я отыскал Феникса, чтобы сжечь и затем возродить из пепла. Тебя не должны заботить мои проблемы с поимкой метафорических птиц, пойми одно: я задолжал этому мальчику как минимум одну дополнительную жизнь. Расстарайся там за меня, не дай ему загнуться от сепсиса. Справишься?
— Да, шеф. Больше никаких глупых вопросов, шеф. Отключаю микрофон.
*
«И какой ценой? — Ангел ворвался без предваряющих шагов и лучей света, будто ждал в засаде. Виртуозно врезал по мозгам — не кулаком, правда, а стрелой, пущенной с предельно натянутой тетивы. Но отлетел Демон как от кулака — в нокаут. И на секундочку опешил. Пора поздравить брата с овладением новой психоспособностью? — О, не делай этот невинный, ничего не понимающий взгляд. Я лучше всех знаю, что ты не умеешь воскрешать. Тьма — не умеет. Тем не менее ты выдал во дворике их дома у перевёрнутого надувного бассейна такой театральный перформанс, что у меня телепатический мост перегрелся и ненадолго сломался в недоверчивом шоке».
«Ты хотел отложить допрос, светоч мой».
«Но ты вынуждаешь меня».
«Ты уже спрашивал».
«А ты как обычно не отвечал, мерзавец. Какой ценой?!»
Демон послал ему смачный воздушный поцелуй и повернулся к дремлющему Ману. До пленения зеркалом и Архивариусом оставалось двадцать три минуты.
«Цена, цена… Как тебя не достало ещё постоянно заглядывать в их тощие кошельки и нервно пересчитывать содержимое?
Огромная цена.
Никому такими суммами жадность или трусость не позволит распорядиться».
«Тебе!»
«Да, мне. Смел и расточителен, во славу твою, душенька».
Он нашёл беззащитно оголённую впадину между ключиц Мануэля, примерился. Начал целовать криво улыбающимися губами, постепенно разгоняя застоявшееся болото крови, а краем холодного сознания — печатал «дикому коту» на задании сообщение из телефона, лежавшего далеко, в кармане сброшенной второпях перед сексом куртки:
«Уходи оттуда, Кью. Уходи и не оглядывайся».
Камиллу с четырьмя сотнями других медсестёр, сиделок и стажёров; две дюжины врачей, включая практикантов; пациентов, администраторов, ассистентов, охранников, уборщиков, официально зарегистрированных посетителей, настырных газетчиков, случайно забредших посидеть в тепле бомжей и того сумасшедшего пьяницу-патанатома, снимавшего Кьюсака на самодельную камеру из подсобки в морге, — всех заберёт Тьма.
Больница, благоухающая легионом свежих трупов? Нет, не трупов… И он не скажет светоносному брату, что именно случится с этими людьми, вынутыми да положенными из «кошелька». Так всегда — деньги на бочку, единственные имеющиеся деньги, стонущие, из плоти и крови, непрерывная подпитка, иначе никакие чудеса не работают. Тот святоша, воскресший в пещере на третий день после всемирно известной казни, просто забыл указать спонсора своего, хм… «чуда». Он расчётливо выбирал, он хотел, он радовался. А я — подписался на это, когда колдовал в тринадцати концентрических кругах, вне себя от злости. Раз попался на эмоциональный крючок. Больше не попадусь.
Знал, чем всё обернётся? Нет, не знал. Но морально и аморально был готов платить любую цену. И он не жалеет. Он киллер, в конце концов, он ежедневно подписывает контракты куда более незавидные. Невыгодные. Несправедливые. Где выигрыша нет ни для кого — кроме казино, конечно.
Мальчик с гитарой выживет. Его безутешная мачеха и его любовники останутся при нём. А гель, экстренно синтезированный на Гранитных этажах из единственной капли крови Ксавьера, — Демон таки украл её и через «не хочу» донёс Хэллу — позволит отрезанным яичкам и пенису срастись обратно с избитым телом. Поможет финальному «чуду» случиться без лишних жертв. Если не считать самого мастера. Как же он орал…
Родными детьми мальчик обзавестись уже не сможет, но и зачем ему? Он не подумает огорчаться. Это его небольшая итоговая расплата за долгую и, более чем вероятно, счастливую жизнь. И он тоже не пожалеет.
«На пути к конкорду, шеф. Задание выполнено».
«Продолжай прерванный отпуск, птенец. Наслаждайся Сахарой».
========== Вырезанная сцена #2 (Антитело) ==========
Угол
Feel me in the corner
Oh beside your mouth
Feel me in the inside
Of the faintest trace of sound
It’s fire underwater,
Breathing while you drown
Feel me in the saturation
When the sun burns out¹
Blue Stahli — “Corner”
— Дэз, с визита к старикам мне не даёт покоя одна вещь. Я увидел их такими, какими мне позволило моё воображение и их благосклонность. То есть какова их наружность на самом деле, так и осталось тайной.
— А что если у них нет наружности? Тебя устроило бы аморфное облако света, немое, почти невидимое и не слишком дружелюбное?
— А тот бог, в которого они синтезируются, сливаясь четырьмя облаками в одно, выглядит все же иначе? Плотнее?
— Ди, я дурачусь. Пользуюсь твоими знаниями из фантастических книг.
— Используешь против меня, я заметил. И заметил кое-что ещё. Если они выглядят произвольно и согласно моим ограниченным представлениям о красоте, уродстве и самопожертвовании, то и ты тоже?
— А я тут при чём?
— Не увиливай с нарочито глупым видом. Если ты бог, то имеешь более чем обширные возможности манипулировать сознанием и внушать то, что нам хочется видеть. То, каким мне тебя хочется видеть. Любые методы, любые…
— И что, по-твоему, я внушаю? Хочу, чтоб все без разбора пёрлись от моего носа и красненьких бровей? Тогда, извини, на тебе это не работает. И если больше предъявить нечего…
Серафим допил вино из бутылки, игнорируя бокал, поставил опустевшую тару под стол и вышел, ступая бесшумно и лишь немного шелестя крыльями.
Демон долго смотрел в свой бокал — наполненный и нетронутый — пока не изнемог молчать и прошептал:
— Работает.
*
— Мод, твои детишки начинают догадываться, — пожаловался Дэз, едва завалившись в кабинет половиной корпуса.
— О какой из трехсот пятидесяти твоих тайн следует беспокоиться? — отозвался темптер, лежащий на столе и лениво раскуривающий трубку. — Кстати, добрый вечер, брат.
— Не добрый! Юлиус копает под стариков. И под меня. Влез по локти в тонкие материи. Сообразил, что орган зрения — такая же относительная ложь, как и все прочее. Моди, тревога! Он скоро поймет, что жизнь как таковая — бессовестная симуляция. Сон разума, тоскующего без стен и потолков.
— Мать моя смертная, не пори горячку. Да, мальчик немного огорчился, что увидеть — не значит ухватить суть. Это обыкновенная жажда познания и охота за так называемым настоящим.
— Вот именно! Нет ничего настоящего, есть только различные толкования через восприятие, но он подозревает, что я что-то подтасовываю нарочно, действуя в своих меркантильных интересах. А он хочет некий бесстрастный образец мира, где никто ничего не желает и плюет на наличие интересов. Но ведь интерес — то, на чём мир и держится.
— Почему ты вещаешь это мне, Дэз? Расскажи ему, так же вдохновенно. Успокой деточку-ассасина.
— Так мне солгать? Я хочу ему нравиться! Но я не приукрашиваю себе внешность — хотя бы потому, что банально не знаю, что ему понравится — и как ему понравиться. Мне остаётся быть собой, причем не в лучшей версии себя. Но я и близко не могу добиться равновесия с этим, потому что выпячивание недостатков тоже превратится в ложь и манипуляцию и попытки выставить себя незаслуженно в худшем свете.
Мод приподнялся, не прекращая дымить.