— Я — его муза. И я ещё не целовал его. И если мой мертвящий поцелуй обладает такой феноменальной силой, вдохновения цыплёночку отсыплют самосвалами.
Комментарий к 13. Ученье - свет, или помощь пришла откуда не ждали
¹ Несмотря на всемирно распространенное упрощение “you” , означающее и «ты», и «вы», в английском языке существует редкая форма «ты» (thou), и среди оборотней, проживавших на просторах материка Лантааль (альтернативная Северная Америка), она находится в широком употреблении — равно как и различная другая лексика, упраздненная в современном английском.
========== 14. Верю не верю, или игры в религию ==========
——— Часть 1 — Агнец божий ———
На счёт «три». Он сможет. И переминаться с ноги на ногу прекратит. Раз, два…
— Ксавьер.
— Чего тебе, малой?
Ману, не до конца поборов нерешительность, зашевелил искусанными губами. Но ни звука выдавить больше не смог. И просто протянул черный тубус, перевязанный по центру ярко-золотой ленточкой.
Кси удивлённо перестал печатать. А Старый Ворчун, маячивший серым металлическим лицом на третьем экране из пяти, произнёс отчётливо в повисшей тишине:
— Демиург, у вас сильно подскочил дофамин.
— Знаю… — протянул главный программист корпорации и нехотя прощупал себе пульс. — Мне ещё и кровь в голову бросилась до синего пятна перед глазами. Но это мелочи.
— Забирать подарок мой будешь? — нетерпеливо перебил Ману.
— А что в нём? И объясни зачем?
— Помириться хочу. Я не такой уж и хреновый брат.
— Угу. Когда тебе что-нибудь от меня нужно. Что на этот раз?
— Ничего. — И, перехватив недоверчиво-раздражённый взгляд ядовитых глаз, воскликнул: — Да правда, блядь, ничего!
— Ладно. — Ксавьер взял тубус. — Там точно не самодельная бомба из протухшего кетчупа, котлет и вермишели?
— Честное слово, пошлю тебя сейчас, забыв все хорошие манеры. Открывай!
Кси фыркнул и аккуратно развязал ленточку. Под ней оказался ещё слой прозрачной клейкой ленты. После её отклеивания тубус распался сам на две половинки, и из него выкатились четыре сильно потёртых и потрескавшихся деревянных шара, покрытых, однако, поверх старых щербин блестящим защитным гелем. Два шарика Ксавьер успел поймать, ещё два покатились по полу. Их поднял Мануэль и подал брату.
— Ну? Что скажешь?
— Спасибо, наверное. — Кси с озадаченным лицом удержал все четыре шарика в одной ладони. — Только что это?
— Совсем ни хрена не помнишь? Маман пропадала на охоте, тётка Аделаида прятала нас высоко на дереве в домике, чтоб не унюхал никто, а сама уходила смотреть за всеми новорождёнными детьми, оставленными кланом в яслях на реке. Я был слишком большим для яслей, а ты — ещё слишком сопливым, чтобы тоже идти на охоту. К тому же маман жутко надо мной тряслась и не оставила бы одного. Ты присматривал за мной почти каждый день, но тебе было скучно. Я дрых, бегал или орал на самодельной кровати, а ты вырезал потихоньку всякие штуки из деревянных дощечек. Получалось очень криво поначалу. Но дней на дереве было проведено много, дощечек тоже хватало, чтоб научиться. В конце концов, ты довольно ловко и красиво вырезал мне волнистую куклу-змейку — к сожалению, её я погрыз и сломал давно ещё. А потом ты нашёл целое отличное дубовое полено и мучил его месяц, вырезая шарики. Их было больше двух дюжин, но самыми ровными и круглыми вышли эти четыре. Я растерял остальные, а эти — сохранил. Обожал их трогать и мять в непослушных ручонках. Грызть пытался тоже, но зубы соскальзывали. А ты смеялся, глядя, как я за ними, укатывающимися, бегаю, чуть не выпадая из домика и с дерева вниз. — Ману помолчал и на этот раз намеренно скрестил с братом взгляд. — Тем летом мне исполнялось три, тебе — семь. Было хорошо. Мы часто дрались, как все дети, но ещё не умели ссориться… как взрослые. Я не забыл. И хранил их. Позвонил маман, попросил найти их среди бардака в моей комнате и выслать почтовой ракетой. Они жутко побитые, так что я поискал, чем бы придать им товарный вид… В общем, я дарю тебе их. В знак примирения. Я живу тут с тобой и дальше тоже буду жить. Я нифига не люблю тебя, и ты меня, уверен, тоже, но хватит сраться. Можно же спокойно сосуществовать под одной крышей.
— Ничего себе. — Непонятно, что больше поразило Ксавьера: длина тирады или использованные в ней «трудные» слова. — Ну… хорошо. Иди сюда, что ли?
Он стукнул шариками об стол, освобождая руку, и обнял младшего брата.
— Ты всё равно зануда и ботаник, — пробормотал Мануэль задиристо и быстро закончил с обнимашками, отступив на шаг.
— А ты порченый дурачок, вконец забалованный мамой, — миролюбиво отозвался Кси. — Иди уже отсюда, пока подзатыльник не заработал.
— Подарок мой через полчаса на помойке искать, да?
— Через четверть часа. Давай-давай, топай.
Ману умчался, шаркая кедами, а Ксавьер долго сидел, вперившись в слабо освещённый стол, прежде чем отдал вполголоса команду:
— Ворчун, проверь место в домашнем сейфе.
— Свободных ячеек нет. Проверить вашу банковскую камеру хранения?
— Нет, спасибо. Что там в домашнем валяется?
— Патенты на меня, демиург. Рубины для экспериментальных лазерных сердечников. Ваша именная подвеска и запасное обручальное кольцо. Деньги.
— Какие деньги? Сколько?
— Памятные серебряные монеты для заключаемых вашим супругом пари, весь верхний отсек. Пачка купюр по пять долларов на карманные расходы для детей. Пачка купюр по пятьдесят на…
— Распорядись убрать последнюю. Зашифруй освободившееся место под презент Ману. И закажи в интернете подходящую бархатную коробочку, а то этот дурацкий длинный тубус…
— Слушаюсь, демиург.
Ксавьер вздохнул, попытавшись сдвинуть слабым дуновением шарики, и сгорбился над столом, подперев голову руками.
*
Цыплёночек закончил бить баклуши и осмелился пару раз сходить в школу. Забавы ради я вызвался во все два раза отвезти его на мотоцикле. Он сидел спереди меня, тоже держась за руль. Поверх очков я рассматривал вены, проходящие под самой кожей на его запястьях. Такие тонкие. Сплошные косточки. Жаль, что мне не хочется прикасаться. Хочется, чтобы кровь из них сама попала мне в рот и я избежал телесного контакта. Но я почти готов к нему, цыплёночек. Последняя процедура. Последняя унизительная встреча с епископом.
Я выкинул тебя в фойе перед носом у остолбеневшего дежурного, не слезая с мотоцикла и оставив на аккуратно помытых полах следы горелой резины. Мне нравится шокировать людей своей беспардонностью не меньше, чем запугивать до смерти. Сделал стоппи, когда разворачивался, оттолкнулся рукой от потолка и укатил в последнее место на земле, где меня ждали. Ненавидели, но всё же ждали.
— Падре. — И не он, а я протянул руку для поцелуя. У меня нет никакого перстня, так что он приложился губами к моему голому указательному пальцу. — Знаю, вы хотите сжечь меня, чтоб не мучиться. Давайте закончим побыстрее.
— Убери от меня глаза, демон. Не оскверняй мою слабую грешную душу, если хочешь принять из неё очищение.
Да не вопрос. Сдвинул тёмные очки на переносице. Хорошо, что линзы сегодня выбрал зеркальные. Хорошо, что Энджи так очаровал этого святошу, он почти не противится. Хорошо, что под моим гипнозом законники и священники чувствуют себя уютно, воображая, что всё ещё держат свои сознания под контролем.
Хорошо, что мне плевать на боль.
И на распятие.
И на устаревшие латинские заклинания, которые он бормочет, поливая меня святой водопроводной водой. К счастью, меня успели воспитать до того, как испортить, я не рассмеюсь ему открыто в лицо. Постою молча, насквозь мокрый, и вытерплю.
Я… только одного не понимаю.
Почему это работает?
Вода, которая смывает печать с ладони. Стирает, как рисунок, хотя она вырезана по кости, каждая линия как траншея, залитая до краёв моей кровью. Стирает без следа. Я мокрый, но и на лбу у епископа выступают капли пота. Он дрожит, он изнурён.
Почему, падре?
Почему ты так истово веруешь в мёртвого и покинувшего тебя создателя? И вера твоя сильнее моей сделки с двуполым монстром. Монстр этот — столь же реален, как ты, его подгнившая плоть и жива, и мертва, и дышит зловонием, его миазмы теснились в моих ноздрях, провоцируя тошноту и кашель. В своих фантазиях о геенне огненной ты заметишь цвет и иногда звук, но никогда не представишь вкуса, прикосновения и запаха. Ты думаешь, что побеждаешь туманные злые тени. Но ты борешься с настоящим злом, способным одной не очень прекрасной ночью прокрасться в твою спальню и пережать бледной вонючей рукой жизнь, бьющуюся в твоей жилистой шее.