— Ты уже сказал это. Почему повторяешься? Нервничаешь?
— Я же не умею.
— Что ты сделал? С кем?
— Я думал, тебе сказали при аресте. Ну или что ты сам вспомнишь, я говорил тебе. О намерении трахнуть на полу окружного морга Ману.
Крохотный провал тишины. Показалось, что время на этом секундном отрезке протыкает маленькая, с иголочку, черная дыра, и хоть она и маленькая, но со свистом затягивает в себя воздух и всё, что есть вокруг в этом воздухе, всё без разбору. Её экспансия длится вечно — то есть до следующей секунды и заполнившего её доверху крика:
— Ты же обещал мне!
— Я тогда промолчал, а не обещал, чтоб ты не лез.
— Нет, ты обещал! Ненавижу тебя!
Демон всё равно уже благополучно схватил его в железное объятье и насильно вжался ртом в рот. Воссоединение с близнецом получалось хреновое, а примирение — совсем никакое: Энджи плевался, сопротивлялся всем телом, отпихивая его, а когда не получалось — бил, целясь в живот. Много славных часов они провели в тренировочных схватках, технично избивая друг друга на глазах у зелёных стажёров-кандидатов в ELSSAD. Приёмы тогда были куда жёстче, кости трещали, а сухожилия рвались. Но было не так больно, вообще, получается, не больно, если сравнивать с ощущениями сейчас.
— Дорогой, у тебя нет выбора, ты уступишь. И простишь.
— Я-то когда-нибудь прощу. А ненавидеть не перестану.
— Это заставит меня плохо спать ночами?
— Тебе виднее, Юлиус.
— Он хотел меня. Он получил то, что хотел.
— Ты чуть не лишил его жизни, ты осушил его наполовину! Этого он хотел?!
— Узнал уже подробности, через поцелуй, да? Удобно, не правда ли? Нет, я не о пустяковом укусе в шею. А о том маленьком действе, что разыгралось после укуса.
— Уж не хочешь ли ты сказать… — Ангел резко убрал сжатые кулаки. — Ты опустился до…
— Секса? Какая жалость, что ты не высосал это из моего естества сам, а? Давай ещё раз попробуем. Телесные ощущения были слабыми и безвкусными, но я так старался думать о тебе, пока трахал его…
Ангел пинком вышвырнул его из камеры, закрыл решётку и лёг ничком на свою тюремную постель. Лёг, пряча за скрещёнными руками неузнаваемо исказившееся лицо.
*
— Я всех выставил вон и проверил, чтоб самые хитрые под дверью уши не грели. Можешь рассказать теперь правду. Ни полиция, ни твои родные ничего не узнают. Клянусь.
Мануэль поглядел на врача искоса, с понятным недоверием. Надел на красную футболку ещё одну, белую, очень свободную, размера на три больше, чем надо. Его уже не знобило, просто хотелось как можно больше слоёв одежды и отделить себя, свою кожу от противного, пропитанного чужими испарениями воздуха. Тот единственный, с кем этот воздух разделить хотелось, как назло, не дышал. И плевать хотел на робкие мечты мелкого придурковатого и слишком романтичного оборотня. Таких в корпорации и на Марсе проживала ещё тысяча. А симпатичных человечьих подростков на планете — миллионы. Было из чего выбирать. Было с кем поиграть — с каждым первым глупым и понравившимся. То есть если… понравившимся. Опрокинуть, резко выдернув почву из-под ног, не дать сообразить, что происходит, оставить подыхать в тоске, ненависти и самоуничижении — и исчезнуть. А потом наступало самое ужасное. Дурацкая надежда. Дурацкая, напрасная, бесполезный груз, волочащийся на длинной лямке, но никак её нельзя убить. Бьющийся в ритме сердца вопрос, с ума просто сводящий.
Вернётся ли Демон? Да? Нет? Когда?!
Ману тихонько вздохнул и ещё раз зыркнул на врача. Безнадёжен. Жизнерадостный олух, внимательный и терпеливый. Воображает, что все проблемы можно решить, разговаривая о них. Может, он и шрамы болтовнёй рассасывает? Уберкиллер корпорации не обычная проблема, да и не проблема вовсе… а неумолимый ледяной Армагеддон, по ошибке попавший в слишком уж сексуальное тело. По ошибке ли? Не-е-ет. Кто-то явно хотел насолить всему миру, облекая его в такую восхитительную, такую роскошную, такую нагло в лицо и в эрегированный член вцепляющуюся мёртвой хваткой — даже после случившегося, сука — оболочку. И ведь этот кто-то преуспел. Зловещий гений. Поучиться бы у него.
— У вас на бейдже пусто. — Белый удавчонок неохотно поддался доводам совести. Посотрудничать. Но недолго. Имитировать норму. Прятать чёрное и тягучее, похожее на мазут, суицидальное настроение.
— А, этот? — Врач самодовольно похлопал по нагрудному карману. — Специально чистый нашёл в канцелярии, чтоб Лоуренс не прицепился и не знал, кого позже вызывать на допрос. Я док Лиам. Психотерапевт Ксавьера, если это тебе о чем-то скажет.
— Скажет. — Ману сделал вид, что разочарован и недоволен, но на самом деле испытал сильное облегчение. Хотя бы можно почти не врать. Но толку с правды? Он ничего не помнит. Обратил внимание, как зудит левая рука, точечно, в локтевом сгибе. Нашёл в придушенной памяти смутные фрагментарные подозрения и подавил позыв немедленно почесаться. Нужно сначала проверить. Перед провалом была узорчатая конфета. Но был ли вдобавок укол? И что такого мог вколоть в него мокрушник, чего врачи потом не нашли по горячим следам в недовыпитой крови? — Ну слушайте сызнова. Я очухался. Голый, один в морге. Яркий, бьющий по глазам свет. Очень бесивший. Холод как в морозилке, одежда моя пропала и кеды. Я не мог пошевелиться от слабости, так что бесился молча. Не чувствовал рук-ног. Сначала забил. Потом раскумекал, что околею от холода, если пролежу так ещё ночку. Я пытался позвать на помощь. Но губы смёрзлись, и язык… как будто прилип к гортани. Никто не приходил. Мне был ссыко… очень страшно. Как никогда в жизни. Я вконец задубел, но дождался: явился какой-то мужик в синем, с толстой матерчатой масочкой на лице и в больших очках. Походил между столами, насвистывая, не замечал меня в упор. Я пытался позвать его, но язык от гортани не отлипал, так что я ни звука из себя не выдавил. Когда он с грехом пополам нашёл меня, чуть не споткнувшись, то сначала за труп принял. Но я на радостях смог рукой пошевелить и поморгать. Чудом, не иначе. Он закричал и побежал прочь. Я не очень понял, что это он за подмогой дал стрекача. Он… Я думал, он сразу мне поможет.
— Доктор Ли Чжан не хотел, чтоб его обвинили, что это он с тобой сделал… нехорошие вещи. Чтобы на твоём теле не нашли лишних отпечатков пальцев. Однако, к нашей величайшей досаде, на тебе нет вообще ни единого отпечатка. Следы насилия — есть, а вот чьи они — вопрос века. Как будто на том негодяе были не перчатки, а целый скафандр. Но кусать через скафандр? Что-то же должно остаться в качестве улики, как у всех нормальных людей!
«А он и ненормальный. Нелюдь. Нечисть. И я буду защищать его, ни слова не скажу. Я не стукач».
— Лиам, о каких уликах вы говорите?
— Тех, что сохраняются, должны были сохраниться, если вы, э-э…
— Сношались? — передумал в последний момент Ману. Передумал материться. Подсказал, болезненно улыбнувшись. «Трахаться» прозвучало бы точно так же, нисколечки не грубее. Как вообще можно описать секс, который случился не по принуждению, но который совсем не помнишь? Демон оставил в нём немного спермы. Был контакт, был… только об этом стоило упрямо молчать, не сознаваясь даже под страхом смерти, чтобы не подвергаться унизительному осмотру и не лишаться последних «доказательств» — как бы гнусно и порочно это ни звучало. О том, что прохладный сатана действительно всласть поимел его, доложила саднящая боль глубоко в заднице. Семя наружу не вытекло, поэтому никто ничего не заметил. К сожалению, ему приятно от ощущения своей недевственности больше, чем плохо от позора… и от красноты, залившей лицо и голову до кончиков ушей. Но он не желает быть игрушкой сатаны на одну ночь, каким-то очередным неизвестным из миллиона, удачно под руку попавшимся. В чём он поклялся? Или добиться киллера — или сдохнуть. Но пока это похоже на сплошной стыд и неудачу, разгромное поражение. — Нет, разумеется. Я бы сказал.