— Голубчик, я могу выжечь и выпарить лишнее, но оно вернётся. Менять надо радикально твоё тело и его аппетиты. А от этого, бывает, умирают. Ты не готов. Хочешь, поставлю заплатку? Временная мера, но зато походишь дохляком с недельку, оценишь, как это.
Я хотел, это не обсуждалось. Обрадовался, что меня не отправили с наглыми нескромными запросами восвояси. Вывернул шею, проверяя, что уберкиллер торчит где-то рядом, не пропал. Но он пропал, как всегда. Сволочь.
— М-мастер?..
— …Хэллиорнакс. Слыхал о таком?
— Ну, вроде…
— Хочешь отведать диетических слонов в моей лаборантской столовой?
— А они правда диетические?!
— Нет, конечно, что сразу веришь всему, салага. — Мастер расхохотался. Было немного обидно, хоть и терпимо, смех беззлобный. — Но ты сможешь кушать от пуза вне дома и не бояться, что кто-то заглядывает тебе в тарелку и считает каждый прожёванный и проглоченный кусок. И тебе тоже не придётся мучиться от сравнения, когда кто-то пообедал тремя варёными рисовыми зёрнышками и запил их напёрстком сакэ и пожаловался, что переел.
Я дёрнул ногой, шокированный.
— Вы знаете моего брата!
— Я знаю свою иглу для введения в подкожную клетчатку, приготовься. Ну-ка не болтай и замри. Когда закончим — полежишь несколько часов тут. Не вскакивай в туалет, ладно? Туалет сам к тебе придёт вместе с бессонной медсестричкой. И до утра рот, пожалуйста, на замок, перекусов нельзя и водичку — тоже. Чтоб не окосел от воздержания, тебе поставят глюкозную капельницу, а уже утром наешься вволю чем хочешь и в любых количествах, вмещающих нашу вселенную. Клянусь жидкостью из аккумуляторных батареек, тебе будут рады за столом мои одноклеточные помощники-чревоугодники, вечно голодные медики, вечно сонные инженеры. И, святые лептоны, молчи! Благодарность из выражения мордахи и так вижу. Нэнси! Нэнси, твою ж… а, вот ты где, лисица. Надень на меня самые большие очки! Поехали.
*
— Шеф, ещё одно письмо.
— Нет, это записка. Любовная.
— Но она же запечатана, и ты даже не обернулся, чтоб просканировать сквозь конверт…
Будет несправедливо называть Бэла лучшим бойцом, я тренировал их одинаково. Я ценю в нём те же самые качества, что взрастил и укрепил в других. Каждый бы сейчас догадался, в чём дело. Но Бэл всегда догадывается быстрее коллег.
— Ты сам написал её! Себе?!
— Тебе.
Я просмолил себе лёгкие дочерна, не спеша полирую уже имеющуюся копоть, лакирую до блеска. Бальтазар покраснел. Чувствую спиной и затылком его замешательство.
— Вскрывай, чего застыл.
Он оцарапывает клапан, пытаясь поддеть ногтем, но я заклеивал конверт на совесть. Надо разрезать, Бэл, где твой нож, вынимай из ботинка, поторопись. Это особый полигон. Шуршание бумаги не прекращалось ещё секунд десять. Мои лёгкие успели покрыться новым слоем чёрного глянца. Красноречивое беззвучие. Он читает. Он растерян. Прочитал.
— Bēl-šarra-uṣur, — произнёс я то, что он безуспешно пытался разобрать по центру моей записки из трёх клинописных знаков. И это всё, что там было начертано. — На современный лад — Бальтазар. Знаешь, что значит?
— Нет.
— «Владыка, царя храни». Владыкой Бэлом древние шумеры называли своё верховное божество. Их последними «Бэлами» были Мардук и Ашшур. Это имя не наделит огромной силой безвольного и ленивого глупца, но приумножит способности достойного. Ты был посвящён великим богам, которых и в помине не было в пантеоне Изменчивых. И я хочу знать — почему. Это и есть моё… любовное признание. — Я скривил губы, съязвив не нарочно. Любовь? Если только такая, дальняя родственница любопытства. Мне мало что интересно во внешнем мире. Но Бэла я ненамеренно делаю частью своего.
— Отцы по традиции выбирают имена для первенцев, дальше — это всегда совместное решение родителей. Мой настоящий отец Зак погиб, не зная, что мать опять беременна. И первенец, Натаниэль, ходил к Пустотнику, чтобы воззвать к духу умершего, понять, каково было бы его последнее желание.
— Оно не показалось вам странным?
— Нет. Ты многое не знаешь о нашей старой родине за океаном, шеф. Правда, мы сами позабыли историю, бывшую до античной эры, ведь она была не нашей. Тебе лучше расспросить оставшиеся змеиные кланы — они все родом с Крии. У них был свой Вавилон. Семьи их величайших воителей заключали союзы с бессмертными, теми, против кого люди затем восстали, борясь за свою свободу. Но до своего падения они были живыми богами, верховными жрецами своих религий, возможно, теми, кого ты назвал.
Теперь мне позарез нужно в гости на Нижние Горизонты. Папа говорил, что ад неделим, существует в единственном экземпляре на все реальности. Значит ли это, что бытие каждого демона многомирно? Но наши проекции конечны и различны, Ашшур там — не тот демон-плут, что здесь. Я не понимаю. Это загадка, она меня дразнит и цепляет. И поэтому так цепляет Бальтазар.
Я сжёг окурок, оставив для разнообразия кучку пепла, и обернулся. Ты не учил аккадский язык и клинопись, но правильно читаешь хотя бы меня, Бэл. Я хочу в тайну твоего происхождения, а ты хочешь, чтобы я хотел в твою плоть. Одно другому не помешает. Смелее, разрешаю в очередной раз меня опрокинуть. Системе телеметрии Хайер-билдинг мы, кстати, нравимся до того, что свет на выбранном участке этажа гаснет и камеры слежения фиксируют лишь тени и помехи.
Комментарий к 19. Комедия положений, или во всём виноваты вёдра
¹ Непорядок, я протестую (фр.)
========== 20. Ночные забавы, или жертва учится у охотника ==========
—— Часть 2 — Дьявол во плоти ——
За мной скучно следить. Я пользуюсь одним и тем же маршрутом из дома на работу и обратно, ем поздним вечером в штабе ELSSAD одну и ту же еду, уезжаю тренировать бойцов в неизвестном направлении, и эта неизвестность — тоже моё постоянство. А возвращаюсь на заре, созерцаю с наслаждением своего брата-немножко-эксгибициониста, ужинаю у себя в комнате на два-три часа раньше, чем в особняке накроют завтрак, после чего отпускаю своё сознание. И пока моё тело делает вид, что спит (хотя иногда оно устаёт и всё-таки засыпает и смотрит сны), я — брожу, где хочу: по любым тропам и любым мирам, не сворачивая только на одну дорожку — ведущую во Тьму. У Матери нет сознания, чтоб ревновать или иметь на меня зуб, но я — та Её форма и способ упорядочивания Её частичек внутри физического мира, которые имеют разум и личность. И с помощью них Она как раз и выражает своё неодобрение или несогласие с чем-то. Могу с уверенностью сообщить, когда Она бывает не в духе. Например, сегодня.
Я проснулся с агрессией Тьмы внутри. Возможно, сегодня за мной шпионить будет интереснее обычного. Включайся в игру, цыплёнок. Если ты, конечно, не утратил веру в себя и в тот крошечный абсурдный шанс приручить меня.
Я уехал на такси, чтобы привлечь поменьше внимания. Ты поехал за мной на точно таком же такси. Я позволил тебе украсть немного денег на карманные расходы. Мне нравится, как ты портишься с каждым днём, потихоньку лишаешься моральных принципов в погоне за моей тенью. Купюры я оставлял не то чтобы демонстративно, но хорошенько грохнул выдвижным ящиком, в который положил их. Двести долларов мелкими мятыми купюрами. На что ты их потратишь, мой порченый дружок? Гложет ли тебя вина за нехитрую кражу? Ты перешагнул через совесть или ещё не поборол её?
Попросил притормозить в доках. Если есть в Гонолулу более-менее грязное место с криминогенной обстановкой, то именно здесь. На кораблях прибывают китайцы-чернорабочие, не самые дружелюбные на вид выходцы из Индонезии, надеющиеся разжиться за счёт богатых туристов курорта, и сюда же свозят для тихого непыльного обмена всю наркоту — в мешках с мукой, в полых стеблях сахарного тростника, а иногда — в едва живых рабах, в их желудках и кишках. Таблетки фасуют для розничной торговли в контейнерах по соседству, по одной-две в прозрачные пакетики без надписей. А вот этот полуразвалившийся сарайчик — точка продажи. В цистернах поблизости ничего не хранят — в них живут. Точнее, содержат там пленников.
Почему я не накрою бандитов и торговцев, нелегалов и несчастных жертв? Остановлю и рассажаю по каталажкам этих, но появятся другие. Будут хуже и злее, напуганные и подозрительные, начнут действовать умно и с оглядкой. А зачем мне такой расклад? До тех пор, пока существует спрос — будет появляться и предложение. Я не могу изменить людскую натуру, я не могу за неё кого-то выборочно карать. Но я могу это дерьмо контролировать. Цыплёнок со мной вряд ли согласится, но он в это гнездо криминала уже впорхнул, выход обратно — только вися на моей шее тряпочкой. Ну или в нарядном палисандровом гробу.