Что ты забыл под моей кожей, мальчик? Абсурд, объявший твою голову, распространяется на меня, не развеиваясь, не исчезая, когда я отмахиваюсь от него раздражённо. Я не умею испытывать страх, что бы ты ни сделал со мной и как бы это тебя ни испугало — я не попрошу остановиться. Но чем это кончится для нас обоих? Ты просишь меня узнать, что такое крепкое рукопожатие, мозгопожатие, член к члену и сердце к сердцу. Но рано, рано. Ты торопишь меня куда-то. Я ещё не нашёл ответ на вопрос, кто я. Что я есть на самом деле, кроме формы порядка для тьмы, меры выстраивания её частиц. Собрат силы, превращающей электроны в ток электричества. Тёмное электричество, может, даже кусок антиматерии. Сейчас — я только эта сила, чуть меньше, чем вещь, чуть лучше, чем инструмент. А личность — не больше, чем алмазный резец в кармане Хэлла. Ты что, всерьёз хочешь заниматься любовью с отбойным молотком или электрической стамеской?
Я слишком хорошо прикидываюсь человеком. И сегодня этот слишком умелый я спрячет не-Бэла на одной из полочек с инструментами. Не трогайте его. Если захочет — отвлекаясь от вас, он потрогает меня… за торчащие выступы на рукоятке.
Он беззвучно рассмеялся, докурил и лёг на залитое бетоном дно шахты, неподвижно рассматривая обратную сторону своих тонких фарфорово-белых век.
*
Прекрасный джентльменский клуб, который с трудом представлялся построенным в глуши, произвёл на меня впечатление лопнувшего воздушного шарика. Это и есть их «хата». Много шума и треска, чьи-то охи и ахи… и остаточный пшик.
Я ни к селу ни к городу вспомнил, что оставил мастеру Хэллиорнаксу записку с прозрачным намёком, что собираюсь наложить на себя руки, но вместо вины ощутил отчаянную тоску по дому. Пусть бы меня мать перед всем змеиным кланом стыдила за малодушие, а потом отправила на принудительное лечение и отобрала всё, что мне дорого: гитару, сладости и возможность увидеться с кузеном — я был бы счастлив находиться среди своих. Среди людей разлиты не тот холод и безразличие, которыми веет от мокрушника, а… какая-то отвращающая пустота и бессмысленность.
До меня ударом по башке дошло, что у холода уберкиллера был свой вкус и запах, некая неповторимая опознавательная окраска, особая температура даже! И его равнодушие — сплошной обман зрения и слуха, он вовсе не бесчувственный, он просто не хочет никого пускать в своё, м-м, «чувствие», не считает достойными. Где-то недосягаемо далеко для моих лап он наполнен всем тем, во что я хочу нырнуть и обратно уже не выныривать. Он — средоточие энергии и материи, тяжёлое, тягучее и желанное. А тут я нашёл полную противоположность этому. Равнодушие неподдельное, поверхностные и ничего не значащие всплески каких-то квазиощущений, пустые, иногда вежливые слова, не доходящие до сознания в полной мере, словно люди были накачаны сильнейшим успокоительным и отгорожены друг от друга матовыми стеклянными стенами. И ничего из перечисленного их совершенно не беспокоило: проблемы не существовало ни для кого, кроме меня. И пустышку, которую продавали со сцены, едва ли можно было назвать страстью. Это — их лучшие девушки? А почему они такие жирные? То есть пару тонких талий я заприметил, но остальными формами они могли бы меня раздавить, если бы нечаянно упали со своих шестов. Верт пил бокал за бокалом пиво, показавшееся мне густой горькой жижей, не притрагиваясь к воняющим креветкам, а Мике усадил себе на колени какую-то застенчивую школьницу в короткой юбочке, которой постоянно заползал нетерпеливыми и потными ладонями между ног… Пока я не разул глаза, заметив что-то неладное, и не понял, что это переодетый в школьную форму женоподобный парнишка в тёмно-каштановом парике, и едва ли он намного старше меня.
Внутренний голос панически завопил, что я должен был взять с собой вооружённого до зубов дрона и что отныне и впредь Тайлер должен неусыпно следовать за мной как тень. Должен. Но это будет завтра. А сегодня я хочу посмотреть, как справлюсь своими силами. Если не обоссусь, конечно.
Следующим, с виду абсолютно нелогично и бессвязно, в мозг ворвалось воспоминание, обрывок фразы из того малопонятного разговора моего мокрушника с неприлично сексуальным бойцом в тёмном коридоре:
«У нас не принято обсуждать чертовщину. Если что-то произошло — значит, произошло с нашего одобрения или попустительства».
Демоны не пришли бы на помощь. Даже если бы знали, в какой я передряге. Наверняка же знают. Но просто наблюдают. Я попал.
А как же мессир папчик? Этот мертвечьим лицом возвышается над правилами и условиями задач, он остаётся всегда, последней соломинкой и последней инстанцией. Ритуал выучен назубок: слова призыва, их порядок и тонкая настройка богопротивного состояния духа, чтобы он немедленно откликнулся…
Но мне нечем заплатить. А расплачиваться за помощь нужно. Из раза в раз сумма растёт. И мой кредит не вечен.
Верт продолжал пить. Его плохо сфокусированный взгляд едва ли хоть раз обращался на сцену к шестам и оголённым женским телам. Пародия на вяло стонущую плоскогрудую девочку в руках у Мике его тоже не интересовала. Мог ли он подчёркнуто не пялиться на меня, потому что именно я был его целью нынче вечером? Однако меня ни в коем случае нельзя было спугнуть, я же новичок клуба и группы. И мы только познакомились. И я… должен был возбудить в нем очень конкретную и очень жгучую хотелку, раз он усердно глушил её спиртным и прикидывался, что плевать ему на мою тощую новичковую задницу.
Стараясь сделать это как можно непринуждённее, я поставил свой почти нетронутый стакан (в жизни больше этой коричневой мочи в рот не возьму) на край низкого столика и уронил руку на колено, располагавшееся в дюйме от моего собственного. И тотчас через Верта будто пропустили жирную, бодрящую такую порцию тока — его тряхнуло всем телом, наш диван аж сдвинулся на несколько дюймов.
Меня накрыло выше крыши досадой и разочарованием. Я вряд ли отыграю с SΩndicate хоть одну студийную сессию. Они ждали бородатого, татуированного и желательно очкастого придурка-хипстера, посещающего как минимум колледж. Ну или бросившего колледж. Прилизывающего волосы гелем, кое-как научившегося подкатывать к противоположному полу, в меру наглого и почти наверняка громогласного и прыщавого. Уродца, которого можно принять с распростёртыми, как своего, подшучивать над ним, прикрикивать и командовать вволю, не задумываясь, а не арестуют ли за это. Но прилетел я, у меня кожа Изменчивого — змеиная кожа, безупречная, с громадными пластинами белой полупрозрачной чешуи, вдвое больше человечьих эпителиальных клеток — и большущие глаза Изменчивого, инопланетные, хотя им и до фени, что это и впрямь дико и инопланетно. И с набором этих и других черт в сочетании с дебильным детским ртом, каким-то вечно слегка округлённым и удивлённым, я похож на…
— Конфетку? Хочешь конфетку? Солёные, лакричные. Ещё орешки есть. — Верт выхватил с подноса у официантки вазочку со всем перечисленным. Мою руку, сползшую на диван, он сам вернул на свою коленку, а потом ещё передвинул ближе к себе, по бедру. И его лапища подёргивалась и неприятно потела.
Проклятый боже, мне предстоит проснуться завтра не в своей постели и не одному. И по ходу событий проверить на прочность дерево, из которого изготовлена моя единственная гитара. Любопытно, что проломится первым — Ibanez или череп этого похотливо облизывающегося мешка с дерьмом?
Я приветливо и, полагаю, что беззащитно улыбнулся старине Верту.
Демон, никем не превзойдённый убийца, распорядитель человечьих и не только душонок, сволочь и дрянь ты эдакая… понадеюсь, что правильно постигаю преподанную тобой науку страха и обольщения. Понадеюсь, что ты приглядываешь за мной. И придашь сил, когда понадобится решающий удар. Ведь если не ты, то кто? Телепатически притянуть сюда дрона из коттеджа, стоящего на другом конце города, мне мощности недоразвитых мозгов не хватит. Как бы я ни старался повзрослеть и поумнеть быстрее — остаюсь пока всего лишь твоим непроизвольно сжимающимся от ужаса цыплёнком.
========== 25. Огонь и пепел, или злые откровения ==========