Теперь о грустном и малоприятном. Гитары и сопутствующие сокровища прибыли не в коттедж ко мне, а в студию SΩndicate, ознаменовав, правда, начало хоть какой-то репетиции. Я боялся (и в то же время молился), что Верт не очнётся после слишком бурной ночки или подаст на меня жалобу, лёжа где-нибудь в окружной больнице с плюшевыми мишками-проститутками и под ядовито-зелёной капельницей. Я представил также в красках собственный арест на том незабываемом моменте, где у меня спрашивают документы. И всё хорошо с паспортом, он даже в теории не поддельный, но возраст, возраст… Мне одиннадцать, мать вашу. И когда меня спросят, где она — мать моя, — лучше бы ей быть в Трансильвании в пасти у древнего вампира, чем на Марсе. А отец как нарочно умер, чтоб усложнить мне жизнь ещё больше своим отсутствием. К кому мне мчаться за советом, когда один зловонно дышащий перегаром кусок говна лезет обниматься, коряво извиняясь «за вчерашнее», а второй делает вид, что усердно занят? Говорят, большинство отцов непутёвые. Но вот братьям-мокрушникам повезло, кто знает, вдруг повезло бы и мне? Не важно. Хороший папа — живой папа. А мой давно превратился в перегной и новые дубовые побеги на опушке домашнего леса. Меня бесит, что Ксавьеру невдомёк, что я тоже скучаю по Максимилиану, и я уже зае… задолбался делать вид, что мне наср… плевать.
Как же тяжко не ругаться. Душа болеет, в кашле и соплях, а ей словно не дают отхаркнуть мокроту.
Я принудительно успокоился и сфокусировался на настоящем. Студия полуподвальная, маленькая и грязная, на две трети забита аппаратурой, развернуться негде, вдобавок все стены увешаны различной музыкальной атрибутикой, даже в угол не сесть. Примостился за единственным столом с ноутбуком и окунулся в долгожданную работу.
К сожалению, у группы сейчас больше индастриала, чем рока, струнные партии совсем скучные и однообразные и только для ритм-гитары, никаких соло. Мике предложил мне на пробу спеть в вокодер кусочек припева — Верт физически хоть и присутствовал, но как вокалист годился только в немое кино. Пялился на меня, сверкая здоровенными синяками под глазами, и цедил бесконечно воду через трубочку. На башке у него ещё вскочила дюймовая шишка, но спасибо, что открытой раны или трещины в черепе не образовалось. Вернулись мысли о паспорте и не давали расслабиться ни на секунду.
Мике отпахал за двоих, терпеливо объясняя мне концепт нового альбома. Дал полную свободу поэкспериментировать со звуком и эффектами дисторшн, сказав, что себе отберёт только то, что впишется в концепт, но я могу импровизировать сколько душе моей угодно и миксовать с сырым материалом самостоятельно. Поставил свой ноутбук рядом с моим, подключил в интрасеть и… ушёл? Ну конечно. Чем меньше знаешь, тем меньше можешь рассказать полиции. А Верт сразу оживился, глазки жадно и нездорово заблестели, аж синячищи на их фоне побледнели. Я лишил его удовольствия застать меня врасплох, прервался, хоть и с сожалением снимал Stratocaster с себя. Он тяжёлый, но такой, зараза, удобный, идеально лёг на меня, как… девушка? Тьфу, что за ваниль, конечно нет — прилегает к телу, как мог бы прижаться Демон. Если бы захотел.
— Эй, скажешь полное или настоящее имя? — обратился я первым, дерзко и сам не знаю зачем. Сбить Верта с толку, наверное.
— Спенсер Кук. Но у Мике ещё хуже, он еврей, назвали «Эзра».
Я точно не хотел, но вздрогнул. Ущипните меня.
— А ты сам не еврей, значит?
— Нет, но я тоже обрезан. Показать?
— Как-нибудь в другой раз. — Чур меня, чур меня, ыу!
— Мы ночью не закончили знакомство, сладенький. — Он недовольно засопел заложенным носом. В моей неугомонной голове мелькнуло видение забитых кокаином и слегка кровоточащих ноздрей. Вздрогнул опять, но на этот раз передёрнуло по нарастающей, от непреодолимого отвращения, просто бр-р.
Допустим, в моей власти удержать Верта-Спенсера не полностью на расстоянии, а в пределах каких-то разумных и допустимых непристойностей.
Каких? Что я позволю без вреда для чести и совести?
Похоже, что ничего. Мне страшно идти дальше руки, нечаянно упавшей на чужую коленку.
— Давай вечером после репетиции у меня? — нашёлся я внезапно. Всё гениальное просто. Тайлер меня спасёт, разблокировав режим стрельбы на поражение, обезвредит сукиного сына, и больше никаких жертв среди мирного гитарного населения, я ветерана-то аморальной войны ещё не похоронил с почестями.
Если бы я знал, что не попаду вечером в коттедж, а буду играть увлечённо до посинения, отрабатывая басы, и останусь в студии наедине с фактически незнакомым озабоченным мужчиной, который закажет нам на ужин гамбургеры и достанет из какой-то нычки в полу бутылку крепчайшего ячменного виски… А впрочем, проживи я этот день заново — ровным счётом ничего в порядке событий не изменил бы.
*
Нашёл записку. “Meet your Maker”. Ни адреса, ни подписи, ни постскриптумов.
Или у меня репутация слишком умного, или это птах меня нарочно за идиота держит, желая выбить себе хоть каплю моих эмоций. Злость или раздражение, раз уж в радости мне преимущественно отказано.
Я бы пошёл опять к Бернару, но меня создал не бог, католический собор отменяется. И что дальше? У тьмы нет на Земле храмов, церковь сатаны принадлежит дядюшке Люциферу, не ей и не моему отцу. Глупость какая-то. Ну где, где мне встретить Мать? А главное — зачем? Если она всегда со мной, стоит только чуть голову вбок повернуть.
Посидел на корточках ещё, разглядывая записку. Она нарисована на асфальте голубым мелом. Сошла бы за невинную детскую шалость, и я бы не обратил внимания, если бы не трезубец Левиафана, которым оканчивался правый завиток “M”. Скульптурное изображение этого трезубца есть ровно в трёх местах в целой вселенной: на воротах Верхнего ада — в числе дюжины других уникальных предметов; на печати Моря — с её помощью Владыка в урочный час освободит из глубин, собственно, Левиафана; и на живой картине мнимого этажа, где это освобождение происходит в будущем — то есть до тех пор, пока этого не произошло, увидеть сюжет картины способен лишь кто-то имеющий дар прорицания. Несложно запомнить форму трезубца, несложно и воспроизвести. Но чтобы знать его — нужно быть из породы демонов. Или перворождённых ангелов.
Признаться, крылатое создание из орды первоангелов не внушало заносчивой мелюзге вроде меня должного уважения и трепета, потому что казалось мамонтом, по ошибке не вымершим в период ледников, нелепым и архаичным. Но оно такое древнее, могучее и безумное… Полное осознание пришло только что. И мне расхотелось над ним потешаться.
По дворцу ходили сплетни, что он тронулся умом настолько, что пытался лишить себя бессмертия, чтобы ощущать боль, бренность и распад. С первым вышла промашка, но болью он себя осчастливил. Однако я не могу назвать его ни странным, ни отталкивающим. Мы столкнулись всего раз, он наговорил мне пошлостей, я ему — гадостей. Нас взаимно притягивало по правилу физических и энергетических противоположностей, и он не думал притворяться вежливым собеседником, сходу заявив на меня права. Зато я делал вид, что мечтаю избавиться от его назойливого общества, хотя упивался его взрывным вожделением, как неиссякаемым колодцем свежей крови. Изломанные зрачки его глаз были похожи на доменные печи, из которых непрерывно извергались потоки расплавленной магмы, реки и ручьи, уходящие в бесконечность. Исполинские печи, где были отлиты все металлы и неметаллы, где были созданы вообще все вещества на свете.
Your Maker.
Седьмое солнце ада, я и впрямь идиот. Это не шарада, это приглашение. Он прячется, но он зовёт меня — к себе. Он и есть этот Maker, создатель сущего, в противовес мне. И нужно понять, где его логово. С подсказками не густо. Голубым мелом пользуются игроки в бильярд, а ещё, разумеется, дети в школьных и дошкольных учреждениях.