Ты получишь всё, чего возжелал, бледный, переполненный амбициями крошка. Плата вперёд.
*
Гаражные ворота бесшумно опустились. Некоторое время он посидел в кромешной тьме и тишине, обнимая ногами длинный мотоцикл. Глаза его, однако, светились, прорывая заслон из крепко сомкнутых век, но свечение это, тускло-фиолетовое, не жгло и не грело. И кожа его оставалась везде холодной.
Он всё ещё не спешил, снимая перчатки, расправляя пальцы на каждой, разглаживая и укладывая в продолговатый замшевый футляр. Бросил футляр назад через голову на одну из многочисленных полок мини-мастерской. Застыл, дождавшись мягкого шлепка приземлившегося предмета. Поставил хромированного и анодированного монстра на подножку и медленно слез с него, обласкав на прощание скользящим по сидению бедром, как с хорошего, нет, лучшего любовника. И покинул гараж через герметичную плексигласовую дверь, больше похожую на люк космического корабля.
На него обрушился яркий свет, рождённый десятками разноцветных стоваттных лампочек и усиленный тысячами мелких крутящихся отражателей, звук в децибельном эквиваленте упавшего строительного крана, который создавали мощная техника Transmission Audio через многометровые стенные усилители и нестройное трение друг об дружку около шестидесяти пар голосовых связок. Ему не нужна эта бесполезная информация, считанная автоматически из окружающей среды, он отшвырнул её от себя и занялся поиском единственного важного для себя объекта. Соскоблил с себя три сальных взгляда, просверлил во лбах искательниц приключений пятимиллиметровые отверстия, как от пуль. Приподнял правый уголок рта. Он не занимается сексом со шлюхами. Он не занимается сексом случайно и между делом. Он вообще не занимается сексом. Разве можно назвать синтез с собственной обнажённой душой сексом? А ему сейчас только этого и не хватает, чтобы успокоиться и не звереть от беспардонного хаоса, который внешне, за пределами его остро отточенных органов чувств, называется всего лишь… домашней вечеринкой.
Корпорация подписала новый выгодный контракт на экспорт марсианского осмия, вольфрама и молибдена. В галактическом альянсе нет понятия торгов, как и долгих закулисных переговоров и выбивания смягчающих условий: контракт ловко обходил пункты форс-мажора и одностороннего разрыва, а ещё вступил в силу бессрочно. Единая галактическая валюта, чтобы заплатить за редкие металлы, не существовала как таковая. И Эллин затребовала в обмен мощные энергоносители последнего поколения — для исследований мастером-инженером, ну и для ежедневной эксплуатации.
Энергия. Это слово он любил. И энергия у него опять-таки ассоциировалась с самым лакомым её носителем. Маленькое карбоновое солнце, где же оно прячется? На каком подоконнике его могли облапать чужие жадные руки? Ну пусть не самые чужие, но в меру противные.
Он прошёл сквозь живую танцующую массу людей, затопивших холл и лестницу на второй этаж, вынырнул из моря разгорячённой плоти и двинулся ещё выше. Отметка девять метров над землёй. Теперь двенадцать. И он нашёл своё сокровище в скупо освещённой спальне.
Ангел не зависал в центре внимания, не пел, не ел много сладкого, дразня и нервируя отца, не отравлял собой, сидя верхом на одном из многочисленных обожателей, а ушёл от всех сюда. Читал книгу. И, невольно сражённый причиной такого аскетического поведения близнеца, он опустился на одно колено перед кроватью, а его тёмные, тревожно-красные губы утонули в завесе низко свесившихся волос. Родных, но отчуждённых.
— Прости. Ты знал. А я надеялся, что не узнаешь.
— Ты не спрячешься от меня с чёрными мыслями, Ди, — хмуро проговорил Энджи, взглядом переворачивая страницу. — Ты не скроешься никуда, строя заглушки и сея помехи, это понятно? Не заляжешь ни на какое дно. У нашего телепатического моста, конечно, есть изъян. Но тебе он — к счастью или несчастью — пока не известен.
— И ты используешь этот изъян прямо сейчас, чтобы скрывать его и не делиться. Изъян, спрятанный в изъян, как сейф в сейфе. Идеально. — Он вдохнул полной грудью, впервые за день, и нужен ему был не воздух, благоухающий Ангелом, а Ангел, по своему обыкновению облагородивший какой-то там никчёмный воздух. Поддавшись своей жажде, он потянулся вперёд и полностью зарылся в густую, контрастно пахнущую шевелюру. И не было у запаха ни названия, ни контрольных маркеров. Это его душа, отделённая от него тонким телесным барьером. Иногда он хочет прорвать барьер, сломать и уничтожить границу. А иногда — не орать и не злиться, а просто лечь на разделительную линию и ещё раз спросить себя, а лучше — большого самодовольного демиурга — для чего эта пакость была сделана.
— Демон. — И голос заставляет дважды пережить агонию. Дважды — на каждом из слогов. Он отлепляется от волос и отдаётся строгому недовольному лицу. Ему не то чтобы плевать на наказания. Ничто не будет карой или пыткой, пока это лицо с ним. И он мог бы нагло улыбаться, целовать его в ответ на невысказанные упрёки, но он держит себя в руках, он знает, что виноват. — Ты правда этого хочешь? Ты не должен причинять боль намеренно, ты не должен в неё играть. Это не скрипка.
— Рука будет скрипкой. Вены — струнами. А мои зубы — смычком. Не я хочу этого. А Ману.
— Ты баловался с Темпоральным Полем? Опять?! Ты увидел, что готовит будущее?
— Я сам готовлю это будущее, дорогой. Но — да, кое-что я подсмотрел в Глубокой чаше у отца.
— И некому выпороть тебя… — Энджи вздохнул, захлопывая книгу — сборник прозы «Стальной броманс» за авторством Уэбба Гослинга. Открывался сборник одноименной сказкой о дружбе двух роботов. — А я так и не решился на опасную авантюру с будущим.
Он не раскаивался в своих недостойных проделках с Временем, — они казались пустячными. Занял глаза красочной обложкой книги. Он знал, зачем Ангел читает детскую литературу. Хочет быть хорошим папочкой, невольно сравнивает себя с их собственным демоном-отцом. В том, что отец им достался идеальный, сомневаться не приходилось. Ну вот хотя бы потому, что «Уэбб Гослинг» было одним из многочисленных человеко-псевдонимов эксцентричного лорда Асмодея. Он рассеянно ловил россыпь этих красивых ветвистых мыслей в темно-каштановой голове. Это были не его мысли, а своих он сейчас попросту не имел. Потому что никуда уже не смотрел. Потому что пил губы Ангела, меняя их вкус, и становился сам их новым вкусом, а ещё — впутывался и вминался в тёплые бархатные видения грядущей близости.
Энджи представил всё предельно чётко, во всех деталях: свою позу, его позу, и как желает сидеть, какой изгиб хочет принять, в каком квадрате постели, и в какую сторону должно быть обращено истомлённое мокрое лицо, и как сильно он должен сжимать свою прекрасную душу, как глубоко проникнуть, чтобы преступно попить из неё чистый свет. Немного болезненности, немного проявления силы, лёгкая тень контроля, потому что… под тяжестью вины он никогда не чувствует себя на равных. И Ангел дарит ему толику своего слепого доверия, когда не хочется дурацких игр в доминирование и подчинение, когда многократно усиленное эхом «прости» наконец укладывается на дне колодца рядом с «простил». А он будто всё ещё не верит. Не может. Сам себя не может простить.
— Хватит, — губами в губы шепчет Эндж, раздевает его одной рукой, а второй — упрямо тянет на себя, ближе, ещё поближе. — Будь же ближе… Миллион раз и ещё столько же ты наказал себя, а я наказал тебя всего однажды, отлучив от моего тела, отделив его от тебя километрами дистанции. И мне хватило, поверь. Больше не хочу. Будь ближе, не удлиняй пытку…
Он близко. Испепелил мешающие тканевые покровы, не продержавшись и секунды против жёсткого и страстного шёпота своей мечты, он обнажён для неё, он обнажил её сейчас всю сам. Постель развернулась нужным квадратом, расстелившись под их телами, лицо повернулось на запад, как он любит, они оба любят. Он собирает длинные волосы, явственно и бесстыдно пахнущие наркотиком, скручивает их в толстый хвост и перекидывает вперёд, чтобы не мешали ему единолично прилипать к спине, покрытой сложным узорчатым рисунком. На его собственной спине рисунок такой же, в точности повторяющий все линии, он целует живое сплетение чернильных мускулов и чешуи, складывающиеся в образ дальнего крылатого предка, он уже не помнит, что именно целует, скользя выше, к напряженной шее, он весь подобрался, он готов к главному. Когда Ангел отправит в сердце Тьмы свой сладкий расслабленный вздох и разрешит ненадолго вторгнуться во владения Света, как будто немножко нарушая Равновесие. Не совсем и нарушая, так… слегка тряся его и колебля, покачивая на беспокойных волнах безвременья. Никто всё равно не увидит, а если бы мог увидеть — не помешал бы. Он владеет силой, любые попытки объяснить которую или сравнить с чем-то неизменно терпят крах. И использует её всю без зазрения совести лишь для одной цели — чтобы преступать глупый запрет. Ему плевать, если она тратится впустую. Кто посмеет осудить его, указать на халатность или небрежность? Он внушает благоговение, ужас и желание пуститься наутёк одним своим приближением. Он…