— Что?
— То.
Он сумел. Господь дал ему искренность правдоруба и красноречие непревзойдённого лжеца — и он использует всё одновременно. Я запутался и попался. Он наблюдал за мной с улыбкой уставшей девочки-проститутки, его ступня… да, всё ещё у меня во рту. Но даже дай он мне высказаться, я бы не описал, что во мне творилось, что я чувствовал, и как остро, и как это меня сотрясало, взбалтывало и размешивало, заставляя тьму выплёскиваться из берегов.
— Знаешь, как они мне нравятся? Молодая возбуждённая плоть согревает и подчёркивает мою избранность, их искушённые и ещё более возбуждённые воображения обдают жаром сильнее и настойчивее, их фривольные фантазии возводят меня на такие безумные костры похоти, которые ты не разожжёшь, ведь ты ледышка, мой дорогой. Но, повторяю, за порогом спальни… я превращаюсь в тебя. Я господин — они рабы, я приказываю — они повинуются, я беру — они дают. У меня двойное восприятие, я получил от наших создателей максимум, у меня есть выбор и вонзиться вглубь, и поплавать на поверхности. Я получаю всё, я передаю это тебе, ты можешь посмотреть записью по телику, с кем и как я резвился, ты получаешь частичную гамму пережитого, и я… констатирую скуку. Они зажглись, они погасли, я наладил контакт, я не прервал вещание, они вернутся опять и снова, они околдованы, в осознанном подчинении, а кто-то открыто провозгласил себя рабом, но ты… — Он наконец убрал ногу, потянулся ко мне всем телом, трепетно коснулся моих губ языком. — Слышишь? Ты слышишь? Я ведь умолкаю.
— Не можешь описать? — Я сглотнул накопившуюся за время немоты слюну. Он слизал её немного с моих зубов, став вдруг опять печальным. Только без слёз, прошу, их кровавость как самый опасный яд и приманка для вампиров: идеальный капкан, попав в который, поддавшись и напившись, нестерпимо жжёт всё тело. Словно впускаешь в себя солнце, и оно спит до поры, как ночью, а потом — жестокий «рассвет». И всегда внезапный.
— Скажешь, я не такой. В спальне ты садист, редкий и не пойманный экземпляр, мог бы лобызать плоть мертвецов, мог бы сосать кровь из нетривиальных отверстий и кромсать зубами наполовину вынутые из рёбер сердца с вкусным, но доводящим до помутнения рассудка чавканьем. А я в спальне всего лишь любовник, и сперма тихо стонущих живых — жалкая попытка прыгнуть в бессмертие.
— Нет, ты такой же. Просто твой садизм не вышел на… как ты сказал? На поверхность? Ты мучаешь их не хуже меня, местами изящнее. Но ты в обёртке добродетели, Энджи, они не поймут и не заметят при сравнении: ты приносишь те страдания, что им угодны, что их обрадуют и на седьмое небо унесут. Ты читаешь их желания и исполняешь. Я — читаю и плюю на то, чего они там захотели. Быстро перехотели. Ничтожества. Вот и вся разница.
— Значит, ты вовсе не лишён таланта связи и эмпатии?
— А правда ты рад был обмануться? Предпочёл поверить в своеобразную инвалидность, чем в моё столь полное и всеобъемлющее презрение к смертным? — Я поцеловал его, грубо захватывая и прикусывая губы. — Если найдётся тело, которое я в кои-то веки сочту нужным аккуратно раздеть, уложить на оголённые провода и обнять с нежностью, не пронзая душу насквозь, — раздену, уложу и обниму.
— Ману…
— Оставь. Пусть будущее врёт, пусть врут все и убеждают. А ты им верь. Ты хорошо умеешь доверять и полагаться на преданность других.
— А ты?
— Тоже буду делать то, что хорошо умею: убивать и истязать. Кстати, Мануэль не хочет извиниться за то, как ведёт себя с тобой? Я бы с ним провёл пару воспитательных бесед.
— А шуточки у тебя по-прежнему дурацкие, Ди.
— Хочешь меня заткнуть, — я кивнул в район его лодыжек, — валяй, мне понравилось.
— Ди, ну какого…
Нам пора вставать, кому-то одному стоит съездить на работу, можно даже обоим, а пока он кидает в меня подушками и пузырьками с лекарствами Кси и очень сладко злится, параллельно я одеваюсь, затем не спеша одену его, ещё два раза раздену, получу по голове тяжёлыми настольными часами, на которых почти не двигаются стрелки, потому что всё это происходит в сильно замедленном мною времени, и два мотоцикла рванут в Хайер-билдинг в срок — к полпятого утра. Он нагрянет к бойцам, пересчитает цыплят, а я подготовлю новый полигон. Я хочу, чтобы сегодня ELSSAD украли из-под носа видеокамер и охраны нижнее белье у посетителей одного известного шоппинг-мола и выставили там же на продажу среди прочих тряпок, причём сами изобразили манекены под товар.
«Вампирелла» будет кричать из заголовков, что я сдурел. Человеческая общественность дружно решит, что «дикие кошки» не устают чудить, сами себе придумали это приключение, и какой-нибудь недоумок припишет заводному Сайферу авторство.
Ну пусть.
Зато Ангел не сможет отрицать, что его чудовище умеет веселиться. Да, Ангел? Вечно мне голодно на тебя смотреть даже боковым зрением, срочно натягиваю на тебя штаны.
Комментарий к 30. Философия кровосмешения, или кол в два сердца
¹ Бафомет.
² Речь о гавайском острове Оаху, на котором расположен особняк Мортеалей и город Гонолулу; этот остров — основное место действия в каноне. Ангел фигурально обводит минимально доступную для «рентген»-сканирования Демоном площадь, населенную людьми и оборотнями.
³ Огранка для удлиненных алмазов, превращающая их в бриллианты с сужающимися угловыми концами. Напоминает форму лодки, глаза или сложенных губ.
========== 31. Карикатурная боль, или бумага всё стерпит ==========
—— Часть 2 — Дьявол во плоти ——
«Я пью нейротоксин, он бесцветный и безвкусный, жуткая скука. Хотел бы, чтобы мои препараты были зелёными, в точности как то, что меня отравило. И такими же приторными. Мастер страшно болтлив, но за своей беспечной скороговоркой он скрывается. Я в сотый раз пробую расколоть его, вытянуть секреты, но чем больше он плюётся бодрыми и цветастыми словами, тем меньше в них драгоценного смысла. Ещё стакан, мне мало. Ещё шприц. Он вечно отказывает. Новый лизергин в венах вызывает очень слабую эйфорию. То, что я пью, помогает сильнее, но я молчу, чтобы он не заподозрил ничего. А боль… Насчет боли: вокруг сердца наросла защитная оболочка, она не сплошная, кристаллическими фрагментами, как пчелиные соты, но не жёлтые, а синие. Чистая «бета» кислоты выделяется в околосердечную сумку, выпадая из раствора, и отвердевает, слой за слоем, с каждой новой инъекцией. Но чистого вещества в дозах очень мало, и я вру ему и требую ещё, чтоб оболочка вырастала быстрее. А он думает, что я свалюсь в передоз, что я наркоман конченый. Бедный наивный мастер. С моим лицом свихнувшего фрика так легко его провести. И с этими синяками в локтевых сгибах, и немного спектакля, и запах горелых кексов с травкой изо рта — и вот он я, ваш безобидный обдолбаный шут.
Я гладил его нежно по файрволу, встроенному в рукоять. Поднабрался технарских словечек у своего хикки-подопечного. Забавно, но когда Хэлл в облике человека, его рукоять — это не его голова и не кости черепа. Рукоять в бедренном сочленении и органах таза. Я восхищён тем, кто его программировал, узнаю руку хозяина блуда и разврата. Защита отменная, чтение мыслей этой совершенной машины невозможно. И всё же я раскопал. Момент приёма и дальнейшей передачи импульсов. Мастеру на всех плевать, работа, сотрудники, задания — всё для него равноправно и едино. Но когда речь идёт о Хранителях — его синтетические репродуктивные органы наливаются кровью и тяжестью. И ещё раз — узнаю руку хозяина и его насмешливую манеру. Надо же, как хитро: стоит на своих же протеже, твёрдо и несгибаемо. Значит, это корневые файлы, значит, это сверхзадача и его главная миссия. Защитить. Любой ценой, то есть ценой себя. Но почему? Хранители неуязвимы. Почему, почему…»
Я пролистал ещё, радуясь, что из вредности не последовал совету Кси, а выбрал в библиотеке опять чей-то дневник, ориентировался на мягкую и потёртую обложку. Понятно, что это не мокрушник, но откровения не менее увлекательные.