Я хочу домой. А дома больше нет. Я не знал, что когда-нибудь скажу это, но я хочу на войну. Лежать на дне оврага в груде опавших листьев, свернувшись в полудрёме, поджидать Мертвителей. Проскачет обоз с лошадьми, людей будет несколько. Ухитриться утащить и задушить того, кто едет в аръегарде, быстро, чтоб не успел закричать. Стеречь его до рассвета — пока не воскреснет, гад девятикратный. Задушить снова, до следующего рассвета. И снова. И так, пока не останется ровно одна жизнь. Дотащить его истощённое тело в деревню и бросить в огромный костёр у хижины старейшины. А потом спать как убитый неделю без снов, пока моя женщина меня будет согревать, целуя и благоговея.
Ничего из моих хвастливых фантазий не сбудется.
Я постоял для приличия ещё минутку, поплевал на гладкий серый асфальт и поплёлся обратно в особняк Мортеалей. Понятно теперь, чего маман так злилась и не отпускала меня. Я непослушный малолетний долбоёб, но уже поздно хвататься за маму.
Есть Мэйв, есть студия, есть обещание инженера сделать меня секси-стройняшечкой.
И есть суицид. Блаженный жестокий выход. Соломинка, торчащая из засасывающей воронки…
В башку полезла мелодия для новой песни.
Комментарий к 31. Карикатурная боль, или бумага всё стерпит
¹ Кровь и огонь души (лат.)
========== 32. Переговоры, или смерть голая и непринужденная ==========
—— Часть 2 — Дьявол во плоти ——
Люди из Лэнгли получили свой кусок сладкого пирога. Результатом липовой конференции «нацистов» на минус седьмом этаже стал сброс текстовой инструкции на мой засекреченный номер. Пойти туда, принести себя, безоружным, без сопровождения, без подкрепления. С лёгкостью. Хоть не заставили лететь на материк, сами нарисовались в Гонолулу на чёрных и зелёных вертолётах. Я видел кавалькаду в сумерках — они-то не поленились, нашпиговали технику пулемётами, огнемётами и ракетами с тепловым наведением по самое не балуйся. Страшно боятся, да сами не знают, кого или чего. А кроме этих игрушек ничего не имеют, слепые и беззащитные. Дети.
Я встретил их в бухте Кауэла на самой северной оконечности острова. Третий час ночи, райское местечко с белым песком и аквамариновой водой — и эти уродцы портят мне пейзаж галстуками в клетку, начищенными туфлями и большими ксеноновыми фонарями. Десяток военных с автоматами выставлены по периметру, дежурный вертолёт деликатно кружит на высоте около мили, странно, что всего один. А я даже мятую рубашку не прихватил, влом было полностью переодеваться.
— Специальные агенты — Краузе и Марроне, — к вашим услугам.
Немец и итальянец? У ЦРУ есть чувство юмора. Ополовиненное, правда: рожи у обоих американские — протокольные, самодовольные, аж лоснятся.
Я достал сигарету, поднёс ко рту, покатал между пальцев и убрал за ухо. Не подкурю, не при них: без зажигалки, протягивая огненную нить между большим и указательным пальцами. Ещё решат, что фокусник. А я и так им эксцентричным клоуном кажусь, вроде Джокера, но без устрашающе растёкшегося до ушей грима.
— Давайте без долгих реверансов. Меня вежливо попросили — я пришёл, — я говорил, а они глазели на мои оголённые плечи и торс. Одет я был, допустим, как с витрины удовольствий, прямиком из красного квартала, то есть именно так я был раздет — Ангелом. Возлюбленному брату хотелось, чтобы я напоминал вкусный леденец, а не древний артефакт, начинённый штаммом смертельно опасного вируса.
Мне ответил Марроне:
— По тем жалким крохам, что нам удалось собрать о вашей донельзя засекреченной личности, мистер Инститорис, вы представляете серьёзную угрозу для национальной безопасности.
Я пришел сюда зевать от скуки? Но я должен вежливо подыгрывать, я обещал мастеру.
— Поэтому в ваших интересах заключить со мной союз, господа.
— Наше начальство считает, что вас лучше устранить.
— Можете попробовать. Отдайте команду снайперам.
— Вы разве не хотите переговоров?
— А вы хотите застрять тут до утра и разочаровать начальство преступной инициативой? Я жду приказа. Я хочу его. Откройте по мне огонь.
Итальянец потёр переносицу и в нерешительности обернулся к коллеге. Краузе шокирован моим поведением не был или слабо — и тронул закрученный пружиной проводок переговорного устройства в ухе. Но мне для забавы хватило и недоумённо-безразличного выражения его лица: дескать, чего ещё-то ждём, решим проблему здесь и сейчас, и как можно быстрее, раз такая удача выпала.
За довольно короткую и полную инопланетных неприятностей жизнь в меня стреляли десятки раз. Снаряды разного калибра и материала застревали всюду: от бедренных костей до роговицы. А сегодня мне некрасиво попали в затылок и между лопаток. Стрелять в спину — трусливо и подло даже по меркам необъявленной войны, но для этих непуганых дурачков все средства были хороши.
Памятуя дальнейшие инструкции Хэлла, я накренился, широко распахивая глаза, и элегантно улёгся лицом вниз. Песок звучно захрустел на зубах, я съел несколько солёных крупинок. И приготовился слушать Мать.
— Это было ну слишком легко, — неуверенно сказал Марроне. Он озирался, беспрестанно взмахивая руками, будто отбиваясь от невидимых врагов. — Подождём? Его команда может прятаться в море с аквалангами. Или за теми скалами на отмели.
— Вряд ли они приходили или придут. Мы обшаривали побережье тепловизорами, тут никого в радиусе полумили, одни крабы и устрицы.
— И всё-таки он был прославленным преступником, поп-иконой. Как можно было так глупо попасться?
— На голову нельзя надеть бронежилет, Флавио, — Краузе встал рядом с моей неподвижно распластанной по песку и ракушкам левой рукой. Я сам ничего не делал, да и делать особо не хотел, но из подушечек пальцев вытянулись блестящие ниточки тьмы, нанизываемые одна на одну в тонкую чёрную вуаль. Ощупав начищенные ботинки немца, они расстелились дальше, изучили подошвы итальянца, но быстро вернулись — Краузе им понравился больше.
Когда агент упал, песок, управляемый частицами Матери, поднялся по его трясущемуся телу до поясницы и закружился мини-смерчем. Несколько ракушечных обломков вонзились острыми краями в аляповатый галстук, прорезали его вместе с рубашкой и продолжили движение дальше — под кожу. Краузе истошно заорал или даже завыл: надо признать, давненько никто так громко, отчаянно и мясораздирающе не подвывал, просеиваемый на части, как через лезвийно-песочное сито. Слушать было сущее наслаждение. Но недолгое — пару-тройку минут, и вместо человека по пляжу развеялась мелкая кровавая пыль и желтоватая костная мука. Костюм агента бесформенной кучкой лежал на запачканных мясными лохмотьями ботинках. Как же они меня бесили, пока сияли чистотой. Уже не бесят.
Я поднялся, и немногочисленные налипшие песчинки сами почтительно стряхнулись с голой кожи. Нашел Марроне в метре от «останков» коллеги: бежать он хотел, само собой, как тут не захотеть — но не смог, врос в пляж.
— Вы очень правы, Флавио, — теперь я мог жечь сигареты в свое удовольствие любым способом. Глубоко вздохнул пламенем, окрасив в зелёный и синий цвета, в тон ночной океанской волны. — Мишень вам попалась не рядовая и не легкомысленная. Хотите, дам ещё один шанс? Попробуйте, избавьтесь от меня. Если не хватит всей прихваченной сегодня взрывчатки — запросите у Белого дома атомную бомбу. Сбросьте на Гавайи, вам ведь не жалко по такому праздничному случаю?
— Вам обязательно было убивать Стефана? — тихо-тихо спросил Марроне, и короткие чёрные волоски на его висках засеребрились сединой.
— Нет, — я гибко выгнулся, с любопытством разыскивая в его глазах слепую и тупую ярость человека, не признавшего поражение, но нашёл только спешно задавленное горе, недоверчивый шок и настороженное ожидание новой беды. Пожалуй, мне нравится весь набор. Он умнее, чем требовалось от агента его уровня. — Хотел наглядно дать понять, с чем вы имеете дело. И повторить, что я не враг. Вы можете взять меня в союзники.
— На ваших условиях.
— Естественно.
— Моё начальство…
— …не пойдёт на это, я совершенно согласен. Забудьте о них, Флавио. Их тут нет, есть вы и я. Я диктую, а вы слушаете. Только вы и я. Смогите договориться со мной так, как не сможет никто другой. Убедите меня. А дирекцию вашего управления я возьму на себя. Позже.