— Перебьёте всех этим своим новейшим оружием?
— Нет, зачем. Сделаю так, чтобы вас послушали. Поторопитесь, пока мне интересно.
— Кто вы и что вам нужно?
— Скучно, Флавио, скучно. Ищите подход к неизвестной и смертельно опасной силе иначе, проявите фантазию.
— Да вы развлекаетесь! Убивая и… убивая! — он всплеснул руками. — Вы сумасшедший.
— Безусловно, я развлекаюсь. Но не как сумасшедший. Сосредоточьтесь, экстренная ситуация требует экстренного раскрытия талантов, о которых вы сами не подозревали. Верьте, они у вас есть.
— Если… Господи, если вы ненавидите определенный сорт людей…
— Не ненавижу.
— Если вы недолюбливаете?..
— Да, продолжайте.
— Если вы можете быть полезны с точки зрения вопросов тотального уничтожения отдельных групп людей, неугодных на территориях определённых заинтересованных государств, и если ваши вкусы экзекутора поспособствуют снижению популяции именно того населения, которое не дает изгнать толерантность…
— Мне необязательно убивать всех. Казним вместе каждого десятого — пакистанца, китайца, индуса, латиноса, негра, араба-мусульманина, мормона или адвентиста седьмого дня. Всякого, кто не понравится мне и молчаливо не будет одобрен вами. Девять остальных, родичей или соседей, устрашатся и уедут сами. Вы ведь проповедуете гуманность, а я не настолько ненасытен в своей жажде крови, чтобы устраивать загадочный массовый геноцид, не расследованный и не объяснённый властями впоследствии.
— Союз с вами будет неофициальным сотрудничеством с леворадикальной силой.
— Вы боитесь замарать руки?
— Нет, мистер Инститорис. Пусть те, кто послали меня, спят плохо в своих дворцах и золочёных альковах.
— А вы?
— А я дивлюсь вам. Вы подпишетесь на самую грязную работёнку.
— Мир захлебнулся бы в собственном дерьме и смраде без санитаров и мусорщиков. Кто-то должен это делать.
— Но почему вы?! Вы же… вы… не тот, который… — Флавио стоял на четвереньках у моих ног, тяжело дыша. Мелкие сосуды в его карих глазах полопались, он часто моргал. Если бы Тьма умела смеяться, раскаты хохота сотрясли и заставили бы осыпаться звёздными щепками все заботливо окутанные Ею миры.
— Не похож на грязного ассенизатора? Вы добились моего расположения — всё, не пробуйте копать глубже. Союз скреплён уже пролившейся на этот пляж кровью, никаких новых реверансов, езжайте восвояси.
— Но мне нужно от вас ещё кое-что, мистер Инститорис.
— Разговор записывается?
— Да, — итальянец тяжело поднял голову и указал на приоткрытый нагрудный карман, в который набились пригоршни песка. Я поднял его, с силой дёрнув за руку.
— Чего вы хотите, Флавио? — вровень с глазами он не встал, курчавый и низкорослый. Зато давно забыл, как улыбаться, и лосниться перестал как жирная хозяйская такса.
— Знака. Доказательства. Я не знаю…
На сей раз я уловил нотки почтительного ужаса и восторга. Рядом стоит не человек. И он этим заворожён. Но разве мало было убить Краузе таким экзотическим способом, а затем забрать из воздуха литр кислорода и поджечь на выдохе?
Ладно. Ещё одно «чудо».
Я сжал руку агента в кулак своим кулаком и толкнул на него резко, с непредсказуемо грубой мощью, проламывая грудную клетку. Он даже рот не открывал, чтобы охнуть или ойкнуть, не успел — и уже держался пятернёй за свое ускоренно бьющееся сердце.
— Не шевелите пальцами, — сказал я с игривым холодком, и его побагровевшая рубашка, а также рука до локтя покрылись синим инеем. — Вот так. Чтоб избежать сильной кровопотери. Возвращайтесь медленно, с наивозможнейшими предосторожностями, чтоб вас не трясли в вертушке. И скажите начальству и штатным хирургам ЦРУ, что это от меня XOXO¹. Пусть попробуют вынуть вашу задубевшую конечность, не отрезав от неё ни кусочка лишнего и не отправив вас в процессе нечаянно на тот свет.
У него остались ко мне три тонны вопросов на отнявшемся языке и залитое слезами лицо, красное и беспомощное. Но мы больше никогда не встретимся. Он просто будет помнить и еженощно вздрагивать во сне. Если чудом выживет на операционном столе.
Я пошёл по пенящимся волнам, огибая крепко спящий остров. Пятый час утра. Как раз успею к вылезанию голого карбонового солнца из вызывающе пьяного бассейна, сдам ему смену.
*
— Хочешь секса?
Я посмотрел на него, наверное, пришибленно и как настоящий растерянный дебил. Конечно хочу, всегда хочу, но…
— Тогда поехали.
Мэйв пропал. День нет, второй нет, и третий. Дома делают вид, что всё нормально, мой звуковик спит в обнимку с микшерным пультом и другим оборудованием, остальные ребята бьют баклуши. В отчаянии мне хочется разогнать группу на все четыре стороны и вскрыться.
— Не думай о них. Думай обо мне.
Я обнял его спину и живот, мы сели на мотоцикл. Я послушный и мёртвенький, а что ещё мне остается? Я душу продаю по кусочкам — за его взгляды и его голос.
Мэйва нет неделю, звуковик прибился к мастеру-инженеру в лабораторию, остальные сами разбрелись кто куда. У нас больше нет репетиций, и я не сочиняю новые песни. Я или сижу кулём в своей комнате, плотно занавесив все окна, чтоб не видеть её и не видеть себя, или заглядываю в алый рот своему чудовищу. Оно прекрасно. Иногда ещё путаюсь в его длинных волосах, как сейчас.
Приехали. Как обычно — в морг. Я уже упомянул, что я мёртвенький? Ложусь на стол, неприятно металлический, стараюсь затаить дыхание и ни единым стоном не выдать, что я умер пока не полностью. Он раздевает меня и нюхает. Водит носом по оголённым ногам, морщится, но продолжает нюхать. Сминает в леденящих пальцах член, от такого я в панике сжимаюсь, оставаясь мягким… без эрекции. Ему это нравится, и он трогает меня ещё, пока я мучительно справляюсь с собой и с нарастающим вожделением его плоти. Снова и снова вспоминаю о Мэйве, злюсь и теряюсь, не понимая, где он и как он мог исчезнуть без предупреждения, бросить меня на произвол судьбы и произвол мокрушника. Если я нечаянно дёргаюсь или даже просто двигаю глазными яблоками под закрытыми веками, киллер бьёт меня по лицу — слабо, безболезненно, не оставляя следов, но очень унижая этим. Я давлюсь желанием искусать себе губы в разодранное мясо и лежу дальше лихорадочно горящим трупом, пока он ослабляет ремень, достает из гладких форменных штанов свой великолепный пенис и прижимает к моему голодающему животу. Иногда водит гладкой головкой члена по моей ладони, ладонь предательски потеет, но я не шевелюсь. И если получается доиграть роль жертвы некрофила до конца — Демон медленно совокупляется со мной, одновременно лишая сознания чем-то… не знаю чем. Я помню первые секунды, когда он проникает, потом меня выключает в дикое, ни на что не похожее оцепенение, но не телесно, а мозгом: меня будто запирает в просторной, тёмной и тихой комнате, обрезая все нервные окончания, у меня нет чувств, кроме хронометра в крови да ощущения пустого обширного пространства по бокам и над головой. Там правда нет ничего — кроме медленно капающего времени в полной изоляции.
Когда я выхожу из обитого войлоком «карцера», то обнаруживаю себя едущим обратно домой, изнасилованным мягко и осторожно, и не на мотоцикле верхом, а ничком лежащим на заднем сидении его автомобиля. Внутрь залита его холодная сперма, задница немного ноет или немеет, молча рапортуя, как славно и глубоко её поимели — но без грубостей и намеренного вредительства, а самое страшное — это возбуждение, накатывающее запоздало, вдвойне, втройне, десятикратно, когда как — настолько, насколько не добрал под своеобразным наркозом. До дикой, чешущейся и ослепляющей одури мне хочется помочь себе рукой, передёрнуть хоть через сраную, резко становящуюся неудобной одежду и побыстрее кончить, да хоть поранившись до крови, содрав с себя кожу, насрать, насрать! Но он же смотрит на меня в зеркальце заднего вида, смотрит и грязно ухмыляется. И я не смею дрочить. Он только этого и ждёт! Убил бы его. Мечтаю закончить с собой в особняке. Попутно вздыхаю и вспоминаю, что чёртов Сент-Мэвори пропал. Где, где, блядь, мой кузен?!
Мало-помалу, спустя дюжину вечеров, я отдаюсь в цепкие лапы изнеможения. Устаю ненавидеть Мэйва и обклеиваю стены манифестами о его возвращении. Домочадцы изображают то непонятливые брёвна, то недоумённые шланги и переводят тему, я регулярно слышу о каком-то Сан-Диего, нахожу город на карте США, но ничего не понимаю, и только братец-ботан похож на слабое звено. Трещит от напряжения и тревоги, с завидным постоянством уезжает куда-то по ночам, но едва я кидаюсь проследить за ним, на талию мне ложится порнушная стальная рука, а порнушный хромированный голос спрашивает… это.