Собственно, Бальтазар оказался — ожидаемо — очень крепким орешком. Я потребовал у Хэлла изучать вирус на нём, но тщетно: боец отличается невероятной устойчивостью, депо крови пополняет отмирающие эритроциты с завидной скоростью, сгусток черноты не распространяется дальше околосердечной сумки, и там всего несколько миллиметров насквозь поражённой ткани, остальное очищается и выводится почками. Мастер утверждает, что кровь Бэла будто состоит в частичном родстве с той тёмной дрянью, которую я ему во время секса подсовываю, она немного влияет на его карамельную голову, добавляя латентной агрессии, но почти не портит физически. Пройдут годы, прежде чем он почувствует сколько-нибудь серьёзное недомогание. Но сделать спасительную сыворотку для Ману нельзя — слишком разные группы крови, третья и седьмая, и отсутствует иммунный ответ, ни антител, ни малейших попыток отторжения, чтобы набрать гистологический материал. Бальтазар действительно меня принял. Случайный симбиоз? Не думаю.
Мэйв тоже изъявил готовность отведать моего нагого тела и заразиться. Отвёз его по знакомому адресу в морг, с сожалением подарил тонну холода и полграмма галлюцинаций. У него такая симпатичная светлая душа, а всё туда же тянется. Никогда не пойму этих братьев Санктери и их дурной вкус. Спать с демонами. Включить это в смысл жизни. С ума сойти.
С точки зрения большинства живых и условно разумных существ я урод редкостный, ему же всё как на ладони открылось. По-хорошему, ему бы сгноить меня в каком-нибудь богом забытом застенке за все прошлые и будущие преступления, но нет, упрямство и вожделение сильнее. Утешился размытыми границами морали и принципом вселенского неравенства, согласно которому кучке избранных по праву рождения дозволено больше, чем всем остальным. Напоминает мне папочку невольно: тот точно так же бредит внешней красотой и симметрией, если она идёт рука об руку с большой мощью.
Кстати о правах рождения — чуть не забыл, что у нас с карбоновым солнцем официальный праздник. Дожили до девятнадцатилетия. Скромная дата, детский возраст, отмечали по-тихому в кругу семьи. То есть скатались в Верхний ад, поцеловали Владыке руку — такую же нежную и полупрозрачную, как и в прошлый визит — поглядели с удовольствием в его пророческие слепые глаза, откушали священную трапезу из обязательных восьми блюд, выпили по капле жертвенной драконьей крови, чтобы укрепить наши бренные тела и ускорить рост крыльев. И я тревожился, что венценосец раскроет Ангелу мои последние проделки, но Владыка не промолвил ни слова, много улыбался и носил по залам моих маленьких племянников. Рассматривал или «рассматривал» их, изучал в привычно страшной манере — не прорезав по центрам глаз зрачки — однако детей не напугал. Как он это делал, я знал, ибо сам баловался подобным зрением. Зато мучился, гадая, что он видит. В отличие от меня, Владыка не пропускал и не подпускал к себе свет веками и эрами, мог забыть мир в том виде, в котором его знает большинство. А мог не забыть, но пренебречь — и зрить нечто, недоступное никому, великолепное и непонятное, моментально лишающее рассудка тех, у кого он есть, рассудок крошечный, замкнутый на себе и недоразвитый. Ну может, эта способность ещё откроется мне, позднее, при должном терпении и сноровке, если всесильный предок даст мне уроки.
И всё-таки — что он видит на месте хорошеньких сыновей Энджи? Их будущие ипостаси? Бесчисленность вариантов их судьбы в коридорах необратимости и неисправимости поворотных событий, сияющие точки невозврата, складывающиеся в лучистые нимбы? Поля безбрежной силы, плотно и компактно упакованные и тянущиеся к взаимодействию ручками и ножками? Слышит цвет их волос, прикасается к звуку голосов, нашёптывает вкус благословения, похожий на молоко или амброзию? А меня он «видит» так же? Как же тяжело отделять от себя человеческую систему восприятия, быть воспитанником примитивной цивилизации, даже если отдельные её представители сумели улететь к звёздам и покорить половину галактики. Вместо глаз есть органы мощнее, вместо световых волн есть частицы сложнее, которые трудно или невозможно отыскать, если не иметь ни малейшего понятия, в какую сторону расширять восприимчивость мозга, куда вообще следует расти и что нового объять.
Будь при рождении предоставлен выбор, я бы желал стать воспитанником Люцифера, его отпрыском, прямым наследием. Но этому никак нельзя было случиться: Владыка отверг соблазны мира, скверну и помутнение, которые несёт плоть. Чистота и ясность его сознания возведены в абсолют, главенствующий над всем живым и не подвластный законам, предписанным для пространства и времени. И потому он вне пространства, вне времени — и, к сожалению, вне банальных вопросов продолжения рода. Но часть его — я бы постеснялся называть это обычной кровью, но он проливал себя именно кровью, чтобы тело-материя её приняла и впитала — во мне есть, через отца, и в Энджи есть, и в крошечных близнецах Элфе и Викки. Почему-то девятимесячные дети предку необыкновенно интересны, из царственных рук он их выпускать не собирается.
Просьба подойти — незаметная, похожая на ниточки, привязанные к моим ногам, за которые дёрнули, приглашая встать из-за стола и приблизиться. Люцифер сидел в углу банкетного зала в резном каменном кресле, а детей не держал: они парили над его коленями, спящие, один свёрток мягкого серого одеяла на двоих.
— Сет и Озирис, — произнёс Владыка.
Меня не так-то просто напугать. Я давно стремился узнать, что он видит — и простой ответ вогнал в секундное горячее и паническое оцепенение, прорезанное тревожным эхом-голосом здравого смысла: «Хоть бы Ангел нас не засёк, не расслышал, не рассвирепел».
— Соперники? Один убьёт другого из зависти?
— История не повторяется. У нас уже есть один мёртвый бог. Древние египетские идолы обратились в пыльный миф.
— Но Бассет? Иштар?
— Правильные имена, первые. Были другие. Сущность неизменна.
— Братья воевали тогда? Они вернулись? Ты возродил их?
— Нет. Ты.
Вздрогнул, напугавшись сильнее. Вспомнил о постыдной подмене, вспомнил, в какой спешке выскребал из тела Энджи останки гнусного червя Бафомета: он был дохлее дохлого, лишенный длани хозяина, но его клетки делились, напоминая раковые, и теснили зародыши. Я не мог выжечь скверну, боясь навредить, зацепив здоровые клетки, и лишить Ангела еще только формировавшихся детей, и я влез туда не очистительным огнем, а голыми руками. Из пальцев знакомо высунулась Тьма, не щупальцами, а тончайшими лезвиями, резала и кромсала хирургически точно, поглощала и выбрасывала, а высвободившееся место должно было срочно что-то занять, чтобы не нарушить целостность тройного плода, и это был я, я погубил кого-то из близнецов ради двух оставшихся. Я не выбирал, кем пожертвовать: все трое были заражены Бафометом одинаково, все трое лишились половины внешнего зародышевого листка, но первый ребёнок, приняв мои ткани, не изменился — такой же больной и нежизнеспособный, второе дитя — исцелилось, отторгнув Мать, а третий плод прореагировал со мной без остатка и вобрал ещё ту черноту, вытолкнутую вторым.
— Теперь они уживутся?
— Дашь им собой пример. Как Каин, нежно любящий Авеля. Никто не развяжет с Сетом войну, если некому будет мстить и не за что.
Я склонился в знак смирения и согласия, вернулся за стол. Страх давил меньше, тревога не уменьшалась. Ангел-Ра узнает, конечно, и устроит мне нешуточный сеанс боли и отчуждения за сокрытие такой правды. Но боги не обязаны вечно проживать одну и ту же судьбу, наступать на грабли порочных связей по пятьсот раз. Может, этим близнецам не придётся плакать и ненавидеть друг друга в начале и в середине пути.
Быть примером — наука абсурда. Взлёт и падение в глазах фанатичной преданности. Я сам — лишь заготовка под некое совершенство и абсолютный шедевр Тьмы, я нащупываю по кусочкам, как достичь взаимопонимания с центром моей вселенной, но чаще меня занимают игры в надменность и порочность, меня заносит, я заигрываюсь в свою версию реальности, я застреваю в ней, я… виноват? Виноват. Хочу быть собой, свободным. Сволочью, если так комфортнее. Заниматься любимым делом, а не искать компромиссы между собой и мирками других. Сдерживать себя в рамках, жить под давлением — самая отвратительная лицемерная чушь. Я не хочу праведности и смирения, я вечно наказанный грешник, я снова натворю так называемых гадостей, получу длинным рельсом по голове, отплююсь от выбитых зубов и пойду навстречу следующим гадостям. Так будет всегда, и закатанные под потолок глаза карбонового солнца идут бонусом. Но пусть у Элфа с Викки будет иначе: без искрящей и дымящейся постели, без жгучей химии соединения противоположностей, без синяков и без насилия. Может, у них и сексуального притяжения не случится. Хотя кого я обманываю?