Я начал лихорадочно вспоминать, что я вообще такое — с точки зрения землян. Взявшийся из ниоткуда парень, как бы гитарист. По сути, просто какой-то сопляк и без пяти минут выскочка, рекомендованный для знакомства именитым музыкантам, пусть и не в самых широких кругах они известны. На кой ляд я им сдался? Прям так виртуозно играю, хорошо пою или представлюсь объектом плотоядного интереса? Кому в принципе нужны новые лица и свежая кровь? Если во мне и есть талант, и если кто-то из людей способен его разглядеть — я должен принести целое состояние, чтоб меня захотелось сразу принять в команду. Если из меня не извлекут пользы, если не получится взаимовыгодного обмена, если я сорвусь, устав держать себя в тисках контроля, нагрублю или, ещё того хуже, пройду метаморфозу… Я ненавижу все эти «если». Я почти согласен стать жертвой сексуальной охоты, я готов соблазнить ключевых персон ради возможности выйти на сцену, я не побрезгую кем-то вроде Верта или Мике, но… я вряд ли смогу довести дело до конца. Буду ломаться как девчонка, целовать противные губы или шеи через силу и кормить обещаниями близости, но не дамся в руки, потому что ничьи руки, кроме тех, в обтягивающих чёрных перчатках, не способны меня удержать против моей воли.
Я снова приуныл, не зная, как быть. Я маленький порезанный мальчик с гигантским багажом: дорожная сумка, умеренно набитая шмотьём, рюкзак с ноутбуком и периферией, две электрои одна бас-гитара в жёстких кофрах, кейс-куб саунд-оборудования метр на метр. И рад бы иметь поменьше, но это необходимый минимум, чтобы не казаться пустым местом на чужой сцене. Как я это понесу? Сколько у меня денег, чтоб разжиться на еду и такси, хватит ли их вообще? В доме мессира папчика о них можно было позабыть на весь остаток жизни, но тут…
— Бэйби, ты оклемался? Кушать хочешь? — он занял кресло по соседству, по-прежнему невидимый, но такой крупный и массивный, что воздух вокруг него переливался, разбивался и преломлялся, создавая слабый силуэт. — Что-нибудь принести? Могу достать что угодно.
— Миллион есть?
— Миллион чего? Ты столько пицц или сэндвичей не съешь.
— Бабло, — я потрогал его наугад и повыше, куда-то в район плеча влез. По плечу с шелестом разлетелись волосы, очень длинные, перемежающиеся тоненькими косичками и какими-то гладкими пластиковыми трубочками, похожими на макаронины, в них я влез тоже, недоумевая, что у него вообще на голове растет… ну, кроме волос.
— За ерунду не беспокойся, в кошельке у тебя отдыхает платиновая кредитка тёмного пупсика, и я сам позаботился о том, чтоб она перекочевала сюда из его портмоне.
— Ты украл её?!
— Позаимствовал. Он не хватится её и не станет блокировать, зная, что воришка — я. Пин-кодом владеешь?
— Мне бы для начала понять, кого ты назвал тёмным, гм… пупсиком.
— Да недотрахаля твоего распрекрасного. Вы его вроде Юлиусом назвали. А для меня он…
— Пупсик, я уже сообразил, угу.
— Нет, то я шучу, и шутки у меня, как обычно, пьяные и дурацкие. Хранитель он, разумеется. Хранитель.
— Хранитель чего?
Я почувствовал, что длинноволосый шутник подбоченился, наверняка готовясь выдать мне пренебрежительную колкость и уточнить, какой я дебил, раз не знаю элементарных вещей. Но невидимка вздохнул внушительно и как будто печально, покрыв стекла ближайших иллюминаторов паром.
— Равновесия. Было очень странно найти его вместе со вторым Хранителем в этом уютном и безопасном мирке. Когда я был молод и ещё более глуп, чем сейчас, я представлял его сражающимся за чаши Весов Правосудия во всех здравствующих царствах Света и Тьмы, легко шагающим из реальности в реальность, наводящим порядок одним мощным выбросом очищающего огня из груди. По преданию, дошедшему из предпоследней кальпы незадолго до большого разрушения и конца всего, у них было двуглавое тело, но не страшное, не подумай, не сшитое из гниющей плоти плохим хирургом и грубыми нитями, как монстр Франкенштейна. Слитые со вторым Хранителем в единую надсущность, они сохраняли по отдельности разумы, и великолепный крылатый змей, в которого они обращались, имел восемь крыльев и две головы, чёрную и белую. А здесь я с грустью смотрел на пупсика: он не ищет единства, погряз в каких-то странных жалких делах, связанных с охраной чужого имущества — будто он сторожевой пёс, а не гордый дракон. А ещё он погряз в жажде крови, подаренной одним из тех, кто стал здесь его предком. Клянусь тебе, дар вампиризма был роковой ошибкой, если только он не заплатил ею за одну из тех глупостей, что все мы совершаем по юности и дурости. И одновременно он парадоксально хочет покоя, отгородился от всякой живой твари, сторонится даже своих, и плевать ему на перешедшие по праву рождения обязанности. Так хорошо притворяется человеком, что ли, а может, правда очеловечился, не пойму. Сидит безвылазно дома, словно забыл, на что способен, или некому напомнить. Миры сжались кучкой на ладони Тьмы, дышат на ладан, цепляются в агонии за последнюю надежду о его возвращении, ждут и трепещут, он должен бы ежесекундно слышать отчаянные крики о помощи, но он экранировался мёртвыми стенами тишины, чтобы спокойно играть в своей детской песочнице. Ты бы мог представить, что умеешь сворачивать горы, а сам лениво и нехотя шевелишь песчинки и сверх того не в состоянии объяснить, как именно ты это делаешь? Потому что даже слабенько проявившаяся способность кажется тебе диковинкой, чудом из чудес.
Я сидел, поджав булки, ни жив ни мёртв. Страх, что меня охватил, не был похож ни на что, ощущаемое прежде, в ожидании каких-то наказаний за проступки или эгоистичные переживания за целостность собственной шкуры в моменты опасности. Я почти — почти! — забыл про боль во множественных порезах. Массивный громила продолжал вздыхать молча и перемешивать вокруг себя растревоженный воздух.
— Ты кто такой? — знаю, что не самый умный и несвоевременный вопрос. Ничего путного не придумалось, я мозг себе сломал, переваривая его речь, частично, выхватывая более-менее вменяемые куски. Не осилил и трети, но основное…
Демон не такой уж и демон, или киллер, или упырь, или высокомерный гад. Нечто иное, убедительно притворившееся близким и привычным, пусть и неприятным. Но притвориться — не значит стать. Обладатель, то есть пассивный носитель некого дара или, если подумать хорошенько — беспримерное физическое и метафизическое воплощение чего-то настолько классного и мощного, что оно пока абстрактно и существует в теории. Что-то шагнувшее далеко за пределы человековоображения, включая его собственное надменное воображение, раз он не вкуривает и не чешется развить это, то есть напрямик развиться изнутри, научиться быть кем-то… мм, по-настоящему охуенным, чтоб ни единого слова для выражения не осталось, чтоб я не воспринял, не описал и не передал кому-то третьему, тупо разинул рот и наслаждался — весь тот остаток жизни, что мне отмерили. Короче, всё не как в моих компьютерных играх и на картинках в комиксах, где с супергеройскими фишками всё просто и понятно. Когда я безрассудно сравнил его с «короной бури», я только подозревал, что его сила — с приставкой «супер» и делает его чем-то вроде многорукого Шивы и чудовищной Лернейской гидры в одном флаконе. Тратить такую охренительно жирную силу на то, чтобы выглядеть первейшим мудаком, пусть и очень элегантным, по-моему, кощунство. На свете и так полно красивых, облечённых кое-какой властью мудозвонов, пусть он не будет одним из них, пусть, э-э, пусть… Надо как-то помочь невидимке разрулить ситуацию. Наверное. Только сначала пусть шепнёт о себе хоть полсловечка. Меня так не дразнили и не мучили, водя за самый кончик любопытного носа, с того дня, как мессир соблазнял меня огромным ночным тортом.
Ну, так кто же ты? Отзовись? Потеряв терпение, я потянул за невидимые косички.