«Как тебе угодно, господин. Я создам абсолютно нового человека с оригинальной биографией и средним музыкальным опытом. Ты будешь знать, то есть помнить информацию о себе в пределах разумного, но не досконально, так как люди не обладают феноменальной памятью. Поэтому не тревожься, если не найдешься мгновенно с ответом на какой-нибудь каверзный вопрос».
«Что станется со мной, с этим телом и личностью спустя двадцать четыре часа?»
«Это решать тебе, господин. Время искусственно, моё скромное могущество призываемого слуги ограничено им, но твоё — нисколько».
Граница между естественным и синтетическим ходом вещей очень условна и размыта. Действия делятся на обратимые и необратимые, на уникальные и повторяющиеся. Применённый ко мне эффект изменения внешности и сущности может быть продлён — но за определённую плату. К сожалению, чем дольше я буду оставаться смертным, тем выше риск не вернуться в шкуру бога-демона и титана, отталкивая от себя Талисман, который я будто бы родился хранить — по свидетельствам древнего болтливого булыжника² и ещё более древнего, но чуть менее разговорчивого ящера³. И пусть авторитетность обоих сомнению не подлежит, однако мой возлюбленный отец-интриган никогда не подтверждал, что это на сто процентов истина. Какие-то злые, тонкие и коварные нюансы присутствуют в договоре, заключённом между живыми мирами и Внемировой Тьмой, нюансы, прописанные мелким шрифтом. Талисман не мог быть разбит на четыре части без причины. Подвергнут ли я очередному испытанию? Ничего не узнаю наверняка, пока предатель не соизволит отвлечься от поиска плотских удовольствий — или пока не насытит свой безумный сладострастный ум мной, чтобы затем заговорить о деле. Цена знания, выставленная им, в общем-то, невысока. Но Матушка мешает мне слиться с ним в телесной ловушке переплетения и вздохов, Её чернеющие уста молчат и не объясняют вслух, зато пишут знаками на песке, выводя упрямо одно и то же: “Wrong time, wrong place”. И вновь тут фигурирует время. Можно ли назвать его разумной мерой распределения выполняемых действий и приложенных усилий?
Самое грустное и забавное — это спрятаться от духоты Парижа в высокую коробку из стекла и бетона и размышлять о высоких материях, сидя в претенциозном фойе Studios 7ème Ciel⁴ в ожидании, когда парочка итальяшек позовёт меня на бесполезное прослушивание. А всё, что меня по-настоящему интересует в этой вшивой дыре, приближается сюда на своих длинных цыплячьих ножках слишком медленно и неуверенно. Мёртвые боги, как же ему страшно. Неидеальная подростковая кожа вспотела, висящий за спиной кофр оттягивал плечи, они ныли, а ещё на нем появились странные точечные раны, словно его кололи полуметровым шилом. Я солгу, если скажу, что его болезненное состояние вызвало не свойственную мне бурю чувств. Но когда он вошёл наконец в фойе, на секунду я забыл, что на сегодня мы соперники, что я не я и сменил форму ELSSAD на рваные джинсы и модный полосатый жилет, наброшенный прямо на голое тело.
Поделенное на равные отрезки, время — музыкальный автомат с единственной мелодией, монотонно отсчитывающий, сколько осталось жить звёздам, лунам и планетам с гроздьями населяющих их букашек. В космических масштабах я забыл о своей миссии на ничтожно малый срок. То есть с точки зрения вечности бессмертия Талисмана я никогда не совершал ошибок. Но всё же я облажался, облажался по-крупному.
Секунды хватило, чтобы я рванул к цыплёнку с немым вопросом в густо подведённых глазах, а он — испуганно отшатнулся и покраснел. Моё могущественное естество слабело, сдаваясь в плен человеческой природы, последнее, что я успел ясно прочесть в его мыслях: «Мама дорогая, этот дрянной лягушатник собрался меня убить!» Далее всё смешалось и поблёкло, книга его разума закрылась на ключ. Как и все прочие книги знаний. Свершилось, я обыкновенный мешок с дерьмом. Ну, ура. И Тьма от меня отступила. Но хорошо ли это? Не уверен, что сделка с Ашшуром была хорошей идеей. Ни в чем уже не уверен. Что, по сути, осталось от меня?
— Ты в порядке? — произнес я грубым и не слишком приятным голосом, на добрую октаву ниже моего родного. Французский прононс дал сильный акцент даже в такой простой и распространенной фразе.
— Я вас где-то видел, — ответил Ману не сразу, заикнувшись на «где-то». — Извините…
Он сел на стул напротив, пристроив огромный кофр на тощие коленки. Сидел, глаз с меня не сводил. Губы его шевелились, я смутно угадывал, что он хочет мне много чего сказать, но трусит. Да и невежливо это.
Мы сидели дальше, полчаса наедине, потому что тут не было обычной приёмной и администратора, но я не скучал в молчании — разбирался с новыми органами чувств. Перво-наперво в голову садануло эрекцией, тело было достаточно молодое и горячее, и мне пришлось поднапрячься, чтобы унять нелепое возбуждение. В процессе я изучил тонкости сердцебиения, восприятие запахов и предельную нагрузку на мышцы. Ашшур наколдовал мне довольно спортивное тело среднего роста, не требовавшее постоянных тренировок и не слишком жадное в еде. С внешностью тоже не перемудрил: волосы маслянисто-чёрные и кудрявые, типично французские, глаза карие, а нос… видимо, чтоб поспорил с итальянскими и выиграл. Главное, в чём он постарался — вложить в меня животную энергетику, с которой я до сего момента был совершенно незнаком. Я обнаружил, что могу развалиться на стуле в довольно непристойной позе, расставив ноги, и не выглядеть при этом дурно и безвкусно.
Я спросил себя, должен ли я испытать страх, представив, что никогда не вернусь в прежнюю оболочку, к прежней силе. Как будет выглядеть моя жизнь без прежних целей и привычек, в новом характере и чуждой обстановке? Захочу ли я остаться среди людей или ещё до полуночи перережу себе глотку куском битого стекла?
Заметил, что Ману боится, и этот страх, любой страх — как будто самое частое и самое привычное состояние для смертных. Тревога и беспокойство, вечное напряжение. Хотел бы я так весь отпущенный мне жалкий срок? О нет. Я бы нашел покой. Устроил бы его себе насильно, даже попаданием в тюрьму за криминал, например. Заточение в железной клети — смехотворное наказание, вообще не наказание по сравнению с прижизненной темницей разума. Хотя… им ведь не с чем сравнить?
А чем они занимаются, когда не ищут смысл? Ищут, чем расслабиться и чем отвлечься.
Расслабившись и несколько раз напомнив себе, что умею сносно играть на бас-гитаре, я отвлёкся от старого «я» и прислушался к внутреннему человеческому голосу — в меру развязному, самоуверенному и очень далёкому от философской проблемы экзистенции.
— Что делаешь вечером? — услышал я диковинные слова из своего рта.
— А? — Мануэль вздрогнул, как от сна разбуженный.
— Куда после прослушивания пойдешь, спрашиваю. Ты по виду не местный.
— Я надеюсь, что меня примут и я останусь с группой. Спасибо за предложение.
— Они могут взять меня, а не тебя. Победитель угощает проигравшего выпивкой.
— Я не пью, — он сказал это очень быстро и нервно. Значит, пьёт?
— Давай, не ломайся. Я же нравлюсь тебе?
— А если они предпочтут меня, ты отстанешь? — перебил Ману несколько агрессивно. Я приказал тупому телу сбавить обороты.
— Ну ты полегче, я просто предложил. Не хочешь, не надо.
Он дикий зверь настороженный. Восхищает меня. Но замолкать нельзя. И выйти из роли навязчивого приставалы я тоже не могу — я сейчас обычный. Лучше взбесить его, чем не вызвать ровно никаких чувств.
— У тебя есть кто-то?
— Не ваше дело.
— Меня Реджинальд зовут.
— Мне всё равно, извините.
— Ты ведь знаешь, что гулять по городу в одиночестве небезопасно? Особенно ночью.
— Идите нахер, мистер, — выдал Мануэль тихим твёрдым голосом и вскочил, с силой перебрасывая гитару через плечо. Ушиб себе лопатку, но не ойкнул. Потоптался на месте, поворачиваясь из стороны в сторону и, видимо, вспоминая, куда собирался идти, сориентировался и потом самовольно без стука вломился в ту дверь, которая для нас обоих не открывалась уже битый час.
Я откинулся на стуле и смеялся. Смех был некрасивый на мой изысканный вкус, но очень человеческий, вызывал облегчение и ещё какое-то смешанное чувство досады и неудовлетворённости. Цыплёнок любит меня, но любит классическую разрушительную версию меня-мертвяка. У прочих версий нет шансов. И всё-таки — как много в этой чернявой, смугловатой и довольно-таки волосатой оболочке именно меня? Существую ли я вовне командования «дикими кошками», вовне мрака, вовне пророчества? Можно ли полюбить меня, если будет что разглядеть под сотней слоев шелухи? Я не настолько поглупел, чтобы влюблять цыплёнка сейчас в эту сомнительную французскую пародию на ловеласа, но Ашшур обещал, что мы переспим. Мне нужен этот секс с Ману, иначе я не пойму, чего от секса хочет он. Чего хотят все.