— Я тебя ненавижу, — глухо прошептал светловолосый отпрыск, шмыгнул носом и убежал.
Она бессильно потрясла головой и включила наконец стиральную машинку, поставив неиспробованную до этого программу деликатного отжима.
*
Тварь поганая, а не мамка. Ну и насрать, план А не сработал, в топку его, есть план Б. Понятно всё с мамкой, подобру-поздорову никуда не отпустит, между мной и свободой трупом ляжет, мозг ложечкой выжрет, но дышать спокойно не даст. Корова тупая.
А я и не расстроен. Слезу пустить, сопли нагнать — раз плюнуть и растереть. Сука, но как же она бесит тёплыми фуфайками, сжечь бы их все до одной!
Вещички на утро собираю? Собрал уже. Гитара, немного баблишка, номер телефона братца-ботана на руке сейчас напишу, чтоб точно не посеять, даже если мобильник посею. Ну что ещё? Без жратвы перебьюсь, в горле она уже комом стоит. На Земле гамбургерами объемся. Носок какой-то лишний, третий… а, пусть будет запасной. Пакет маек с труселями. Половина рюкзака ненужного барахла, короче. И ноутбук. Но главное — это гитара.
Будильник на 05:20. Вставать в такую рань… я сдохну. Но чего не сделаешь ради этого высоченного типа с холодной бесстыжей физиономией. Он крутой, бля, ну какой же он крутой, просто мега, сука-а-а, ну разве так бывает? Хочу, хочу, хочу, он тут единственный, над кем вот вообще не хочется ржать. Он клёвый запредельно, бля-я-я-я… Почему у меня не такой старший брат, как он? Почему мне достался сраный ботан?!
Готово. И сраную пижаму тоже сжечь. Тушим свет, поправляем шторки. Сладких снов, маман. Не поцеловала на ночь? Неизвестно, ха-ха, когда снова сможешь поцеловать.
========== 7. Алоха Гавайи, или встречайте преступника цветами ==========
——— Часть 1 — Агнец божий ———
Он ждал меня у бассейна: белая скульптура в гладких чернильных разводах, с гулко бьющимся сердцем, слабо фосфоресцирующая сквозь горячий алкогольный пар. Мы были бы оба пьяны и не очень далеки от коматоза, будь мы людьми и подышав всего минуту этим смертельно сладким розовым шампанским. Но вместо этого я — иду, крепко прижав руки к поясу и кобуре, а он — лишь игриво покачивается с носка на пятку. Он улыбается, хотя губы серьёзно и целомудренно сложены, а глаза закрыты. Он улыбается на шестиугольной арене нашей души, вместо приветствия. Я не устану наслаждаться этим знаком любви до отказа и коллапса времени, улыбка краше и развратнее, чем вся его божественная, дорого не проданная и бесстыдная нагота.
Я не беру его в объятья. Я хочу, но ещё не проснувшееся солнце запрещает мне. Этот утренний миг драгоценен всего одним мимолётным прикосновением руки к руке. Ладонь лишь слегка черкнёт по ладони, оставит огненный кометный след, заставит мои зубы ныть, а десны — кровоточить, заставит желать с ним нового единения, новых вычеркнутых и преданных забвению минут в полном покое, когда мой голод ненадолго изгоняется обратно во Мрак.
Что-то течёт и змеится между нами не так. И дремотное солнце испачкано красным песком, не умылось в океане, неряшливое и угловатое, я успел почувствовать. И океан тоже, сменил цвет с синего на грязно-перламутровый. Но я должен увидеть глаза, чтобы убедиться. Глаза Ангела, две неприступные твердыни нашей души, слишком коварны: расскажут всё, лишь открыв врата и опустив подъёмный мост, вложат в меня недостающее. То, что сам я у мира не вырву и не отниму, при всём моём могуществе.
Он не позволил мне пройти мимо, не позволил свернуть к дому. Схватил голой ладонью, её нагота усилена наготой целого тела, ничего более голого и невинно пристающего представить нельзя, я бессилен. Остановился, ожидая полупризнаний в каком-нибудь утончённом ночном преступлении, за которое его выпорет отец. Ожидая мучительного внепланового поцелуя. Ожидая… да чего угодно, но не этого:
— Твой маленький мальчик рано утром сбежал с Марса на почтовой ракете.
*
Мы запросили на сервер Ворчуна копию записи с бортового компьютера. Полноценный пассажирский салон в почтовых конкордах изначально не был предусмотрен ни одним чертежом, но всё же добавился в смету после многочисленных просьб оборотней. Правда, полностью лишённый обслуживающего персонала: просто отсек-каюта с пятью парами мягко амортизирующих кресел — для компактных, срочных и незаменимых гонцов (вроде мастера-инженера). Или для вот таких отчаянных «зайцев» (вроде Ману). Видеокамеры отсутствуют, зато все стены под обшивкой нашпигованы датчиками для регулирования чего угодно — от температуры воздуха до количества в нём земной пыльцы и бактерий. Двадцатиминутное, разделённое небольшими паузами аудио получилось вполне приличного качества, несмотря на скрипы, царапанье и другие технические шумы.
«…Бля, ну и что я тут делаю один? Ещё есть время передумать? Но о чём тут думать! Нахуй! Всё».
«Холодно, блядь, как в конуре собачьей. Люк задраивать будем? Вот спасибо, думал, на том свете дождусь».
«А купол Аркадии отсюда выглядит не таким огромным, ха-ха».
«Ебанулся я сам с собой столько болтать. Но с болтовнёй не так страшно. Немного покашляем, кхе-кхе. Хьюстон, меня слышно? А, пофиг, никому и ни хрена не слышно, хоть частушки матерные пой и джигу пляши».
«У них там в Хьюстоне, интересно, знают, что лётчику-почтовику не платят? Вот он и ведётся, как лох, на подкуп всех желающих убежать. Долго уламывать не пришлось, согласился на…»
Я нажал “Play/Pause”.
— Рейс вообще-то автоматизирован. Он что-то принял перед погрузкой?
— Он знает, Ди. — Энджи положил на меня обе длинные ноги, заставив обмереть от желания облобызать их. — Нет, ничего не принимал. Это всего лишь показательное испытание, выявившее его характер — язвить и шутить, скрывать растерянность и страх под маской наглости. Он много хихикал, поддевая инженеров-конструкторов конкорда, плавал в невесомости, ржал от собственных предположений о том, что будет, если он помочится в воздух. Заодно цинично поведал в своих матерных рассуждениях, что лётчик — прекрасный, точнее самый лучший собеседник, который сразу выставил его из рубки вон. Тут Ману помялся и добавил, что успел рассмотреть приборную панель: маршрут прописан программно, координаты запуска и посадки заранее точно просчитаны, коррекция скорости полёта происходит ежесекундно, а корреляции вносит местное тихоокеанское время, живых на борту нет… и подкупал он робота. Безуспешно подкупал. С сожалением сакцентировал внимание, что этих умных пилотов-андроидов изобрёл его собственный ненавистный старший брат. И большую часть полёта сорванец предавался нецензурным мечтам, как однажды превзойдёт его во всем. А также завладеет главным сокровищем, ради которого он и летит на Землю.
— Каким сокровищем?
Ангел звонко расхохотался.
— Тобой.
Я молча приложил губы к его фарфорово-белой ступне.
Мной.
Завладеть — мной.
Кто ты, мальчик, чтобы пожелать такой абсурд?
*
Кто не «любит» сюрпризы по прибытии на новое место? И небольшое, не длиннее минуты, унижение, когда робот-погрузчик вынимает мелкого взъерошенного преступника за шкирку из брюха космического конкорда. Бросает не куда-нибудь, не в мешки с почтой, а аккуратно ставит на пустую бетонную платформу, приласканную утренним солнцем. Как будто управляем человеком, как будто… кто-то изначально следил и ждал лишь удобного момента, чтобы сказать: «Бу!».
Закрывающий панораму аэродрома белый фургон с голубой надписью “USA Post” отъезжает с шумом, стократ усиленным перепуганными ушами. На лётном поле остаётся несколько гражданских самолётов United Airlines и 日本航空¹, но они слишком далеко, просто живописный фон — для двух выросших перед носом малолетнего нарушителя фигур. Как хорошо было бы спутать их с лётчиками… но пилоты авиакомпаний носят другую форму, не такую облегающую и без красных нашивок в виде кошачьей морды на рукавах. Потому остаётся предположить худшее — ладное, хищное, бесстрастное… и понемногу узнаваемое. Кое-кто почитает их наравне с богами, в честь них в Соборе Аркадской Богоматери вместо обычных статуй или изображений Господа висят два портрета, выполненные по всем правилам buon fresco — акварелью на сырой штукатурке.