Я вспотел, выныривая из этого круговорота ругани, пассивной агрессии и отчаяния. И был счастлив подползти к Виктору на негнущихся ногах, собрать всю свою решимость в кулак, чтобы сказать громко и чётко, ни разу не застряв на полуслоге и не заикнувшись:
— У меня нет визы. Она мне не нужна. Я американец. И я должен быть на его месте, — я показал на французика пальцем. — Я знаю весь репертуар. Я играл и переигрывал твои партии сотни раз. И его партии, — я повернулся к Дарину. — И его, — я махнул на сонного, до сих пор мало что соображающего Фабриса. — Разбуди меня ночью, и я на кроватных пружинах выбью тебе ритм “10,000 Watts of artificial pleasures”⁶. Я не пью, не курю и не ширяюсь, потому что ты прав, я молокосос и гожусь любому из вас в малолетние племянники, но не ври, что тебе не понравилось моё лицо. Я не шибко старательный по жизни, люблю тут присочинить и там покрасоваться, но ради твоих DSI я проделал чертовски длинный путь, ты не представишь, насколько и как сильно мне пришлось напрячься и пропотеть. И теперь я готов расшибиться в лепёшку с единственной целью — чтобы ты был доволен. И готов помочь вытащить вас из самого отстойного дерьма — если вы в нём застряли.
Я заткнулся и поискал мессира папчика поблизости — без его золотого проникновенно-матершинного красноречия я бы не вырулил свою тираду на финишную прямую так гладко. Нашёл синевато-кровавую ухмылку демона в дальнем неосвещенном углу студии, нашёл и сразу хорошо стало. Верно, это не я один охренеть какой наглый и языкатый, но с почином меня: пинать и уговаривать не пришлось, сам полез в инициативу. И готов к наказанию.
Виктор по понятным причинам получил инфаркт мозга и разрыв шаблона, хотел мне поверить, да уж больно славным парнишкой я вырисовывался. Он мог долго взвешивать все «за» и «против», а потом таки вышвырнуть меня на улицу с напутствием поучить уроки и не мешать «взрослым дядям делать взрослую музыку», так что я не мешкал, подбадриваемый присутствием мессира. Бросился в звукоизолированный пузырь собственно студии, снял со стены чёрный Fender, нащупал под ногой подключенную distortion-педаль и заиграл. Минутное соло из Generation Plastic, переходящее в мощную двухминутку из вступления Rebel Riot, а на C-Beams меня прервали.
— Поедете оба, — было заметно, что Вик сейчас умрёт от разорвавших его противоречий. — Это против правил, но ты не похож на бездельника или нытика и виртуозно справляешься с инструментом, который по размерам больше тебя и весит почти столько же. С таким громадным потенциалом — и ко мне? Почему?
— Я хочу учиться, — просто сказал я и перевёл дыхание. Насчёт размеров и веса гитары он прав. Но на это мне как раз никогда не хотелось жаловаться. — Мне нравится именно эта музыка. Твоя. И ты классный.
— Звать-то тебя как, чудо-ребёнок? Родители тебя хватятся? Нас ждут проблемы, по идее, спустя трое суток.
Я снова назвался и отдал ему генеральную доверенность, подписанную вместо мамки Асмодеем. Но почерки не отличить, ни один графолог не выявит подделку, слава аду. Всё?
Затылок во время «собеседования» мне сверлили и Дарин, и Фабрис, но особенно яростно и тщательно — тот левый мудила, Вильнёв. Как же он меня выводит, выразить не могу. Гитарист нашёлся, называется, с жареными лягушачьими лапками в деке и вонючей улиткой на носу. Почему Виктор его взял? О чём они успели потолковать в фойе?
Я почувствовал решимость пристать по-серьёзному, сыграть на слабости французского чудика. Я ему понравился? Прекрасно. В Америку он с Dope Stars Inc не поедет.
Цена вопроса? Да насрать. Не поедет, и точка.
*
— Я здесь, господин, если тебе нужны мои уши и глаза.
Окунулся в грязную теплоту его развязной улыбки. Поцелуи и поглаживания длинным зеленоватым языком, смелые и всё более настойчивые ласки. Единожды призванный и справляющий на земле свою службу, Ашшур был хозяином и творцом положения, перестал скрывать личные желания и намерения.
— И каждый заключивший с тобой сделку получает столько внимания?
— Насмехайся, поддевай меня, господин. Ты в смертной клети, глуп и слеп, как тот, кто тебе не предок, чей образ и подобие я для тебя всего лишь сымитировал. Но ты получишь полную мощь, которой я располагаю, в компенсацию собственной временной немощности. Отдай приказ, направь меня. Чьи мысли прочесть, чей разум затуманить, чьи шаги завернуть, кого задержать в пути, развлечь, убить с особой жестокостью или нежнейше обезвредить.
— На вопрос отвечай. Зачем возжелал меня? С какой целью мечтал добраться?
Тонконогий и тонкорукий, вылитый паук. Оплёл меня четырьмя конечностями, задницу пристроил на кресло между моими раздвинутыми коленями, а сияющее довольством лицо — поближе к моему лицу, уселся, словом, так, чтоб всякому смотрящему определение «мой лучший любовник» захотелось ему на лбу вытатуировать. Правда, не суждено нам потрахаться. Никогда. Но только я об этом знаю, вот незадача.
— Блаженны неверующие, ибо не суждено им узреть ад и познать его мук, наречённые кануть в небытие в сырости могил или в пепле кремационной печи. Блаженны наивные и несведущие, ибо заслужат не рай обетованный, а счастливую жизнь, новую жизнь в объятьях цветущей розовощёкой смерти, наречённые уйти во множество гостеприимно распахнутых дверей из одинокой затхлой комнатушки. И блаженны мы, их верные проводники, спутники и соглядатаи, ибо поцелованы Тьмой, наречённые её пасынками и падчерицами, с крохотными отметинами Пустоты в глубоких шахтах наших глазниц и не менее глубоких расщелинах наших скалящихся ртов. Столетия и эры был заведённый порядок нерушим — с агнцами и их палачами. И не было равенства между ними и нами, но для великой Мачехи мы одинаково крошечны и равны. Но вдруг появился ты, родное дитя, любимое страстно и обильно, и никого, кроме тебя, для Неё больше не существует. Обездоленные и брошенные, мы хотим отвоевать своё обратно, уничтожив тебя или повредив тебе, насколько удастся второе, если не удастся первое. Я был почётно избран орудием мести легиона обиженных. То, что ты принял за моё исключительное расположение, станет для тебя первым и последним уроком истинного двуличия и лицемерия. Знал бы ты, как ненавижу я тебя, молодой лорд Демон, как смеюсь тебе всякий раз вслед, в идеально очерченную спину, как жажду развернуть тебя и обезобразить остро заточенным инструментом твоё лицо, такое до бешенства ледяное и безукоризненное.
— Идиот с хвостом павлиньим, — выговорил я на диво хладнокровно, не двинувшись ни на йоту и не сбросив самоуверенного лжеца с себя. — А чтоб хорошенько дошло, какой же ты идиот — заговорю по-твоему, старым высокопарным языком. Я есмь Тьма, воплощённое сознание и воля Матери, её указующая и разящая длань, её гладкая и привлекательная форма, её конечный и обтекаемый смысл, её единственный способ поговорить с тобой и другими особо одарёнными, способ услышать вас и понять. То, что ты принял за её ненормальную тягу и любвеобильность, станет для тебя первым и последним уроком боли, поражения и самоуничижения. Безликая иррациональность не может войти в мир и смешаться с ним, не породив отдельный плод своей личности и создав персоналию, поэтому да, технически я её ребёнок, но вопрос её родства и рядом не стоял с обыденным словом «мать». Нет у неё родильного чрева, как у меня нет связующей пуповины. Ты неосмотрительно ляпнул, что стал чьими-то ушами и глазами. Оставь жалкие попытки. Это я — чьи-то уши и глаза, а также злой насмешливый рот, её рупор и глашатай, который отныне презирает тебя и гнушается твоим обществом. Сгинь, я прекрасно разберусь с ловушкой, в которую ты меня пытался загнать. Моя краткая смертная уязвимость не даст тебе никаких преимуществ, бес. А знаешь почему? — я издевательски закатил глаза, подражая его тону. — Блаженны умершие и ещё не родившиеся, ибо не содрогнутся и не наложат в штаны в этот горестный час, когда Тьма явит частичку своей власти и влияния по моему капризу и вопреки всем фундаментальным принципам и законам, на которых зиждется Мироздание. И всё случится — только! — по моему капризу.