Ну да, омрачил немного радость первой встречи с DSI, соперник по гитаре, мудак носатый и наверняка хоть раз в жизни да пробовал лягушек. Но откуда столько отрицательных эмоций, злой страсти и желания причинить незнакомому мужчине боль? Ману пожевал себе губы, анализируя нехотя и поражаясь открытиям. Он ненавидит этого смуглого человека так, словно тот повинен в его несчастьях, в глубоких и пока не заживших порезах, нанесённых хаотично там и сям. Он необъяснимо хочет, чтобы Вильнёв и именно Вильнёв прочувствовал, как ему больно, всё ещё саднит и жжётся: состояние ухудшилось, едва невидимый псих-сопровождающий простился с ним у входа в студию.
Он хочет ударить Вильнёва по лицу. И по шее можно.
Он хочет…
— Переспи со мной. И я уйду, — сказал Вильнёв просто и без всякого выражения.
— Ты вконец оборзел, придурок небритый, — ответил Санктери-младший, тоже без выражения, опешив от шока наносекундой позже. Шевельнул ногами, пережатыми при падении чьими-то другими ногами. Реджинальд приподнялся и широко развёл свои бёдра. Ману высвободился и удобно лёг между ними. Подождал, пока эти бёдра сомкнутся вокруг него. Зло улыбнулся, и не думая соглашаться — и не догадываясь, что улыбается сладко и похотливо. Просто ему нравилась игра в поддавки. Нравилось… как пахнет этот человек. Лежать под ним было хотя бы не противно. После больного Верта, равнодушного Мике и немытого Фабриса — да, этот образчик двуногих Постоянных ему по душе.
— Побриться?
— Не умничай. И придумай другую причину свалить отсюда раз и навсегда.
— Ты хотел, чтоб я подсказал, как меня выгнать, дружок. Я подсказал. Тебе решать.
— То есть я сейчас возьму и поверю, что ты серьезно?
— Потрахайся со мной. Дай мне кончить в тебя. Сам кончи в мой рот, — Вильнёв с наслаждением протянул каждое слово. — И даю обещание, затем я вышвыриваюсь — как был, в том, в чём буду одет или раздет во время секса. Сразу. Не попрощавшись с группой, не стерев с себя семя, пулей вылетаю в лифт.
— А не пошёл бы ты в пешее эротическое путешествие вон с той валторной в заднице, — Ману указал на внушительный музыкальный инструмент в звукоизолированном пузыре студии. Без прежней злобы, кстати. Он был смущён и озадачен. До этого только Демон откровенно выражал свои мысли о… И то! Он не выражал — так и не выговорил вслух. А этот, этот, блядь! Наглый и пошлый, как… Ману в глухом безъязыком протесте помотал головой, не придумав подходящий эпитет.
Реджинальд пожал плечами. Не спорил, от пешего путешествия не отказывался.
Они полежали в молчании. Один на другом, с руками, сплетенными в замки.
Поза не менялась. Стояк не опадал. Ману ждал.
Но итальянцы с пиццей не возвращались.
За окнами смеркалось. В студии автоматически зажёгся свет.
Дарин спал. Начал во сне похрапывать.
Ману обнаружил в маслянисто-чёрной шевелюре Вильнёва седые волоски. Сцепленные пальцы четырёх рук взмокли и высохли — как были, не разжимаясь.
Никто не желал уступать. Поза конкретно надоела недосказанностью.
— Я тебе нравлюсь, — снова подал голос француз.
— Убеждай себя в этом дальше, — с видом отпетой вредины отпарировал оборотень. Чуть не задремал, поддавшись дурному примеру Йевонде, но мгновенно собрался.
— Тогда почему я тебя бешу?
— Да откуда я знаю. Морда у тебя кирпича просит. Так бывает. Не повезло.
— Морда? Хочешь в неё поцеловать?
— Сходи на хер. Чёрт, ты там уже был.
Ману вздохнул. Получалось странно. Человек совершенно точно манил его, а не отталкивал. Но разве он может сдаться? Он поклялся вручить своё тело для секса Демону — или никому. Не важно, узнает кто-то о своеобразной измене или нет. Он сам, сам будет знать. И возненавидит себя за поломанную клятву. Будет недостоин войти в спальню киллера когда-нибудь позже. Да лучше он сто раз сдохнет, чем опустится до близости с какими-то сраными людишками и потеряет последнее самоуважение.
А если изнасилование? Чтоб и волки сыты, и овцы целы.
Ведь трахаться хотелось. Сильно. Необъяснимо.
Полынные глаза загорелись надеждой. И тут же потухли.
Ад не проведешь.
— Может, просто облапаешь?
— Отдашься нагишом.
— Ты ведёшь себя как маньяк. До этого хотел выпить, поговорить…
— Обещание в силе. Примешь мой член поглубже.
— Да кто тебя научил все эти пошлые грубости лопотать?!
«Ты, — ножом встрял в волокна озабоченных человечьих мыслей Демон, меланхолично разглядывая снова и снова полудетское округлое лицо с порнографическим ртом-вишенкой. По тоненькому мыслепроводу, с аккуратностью аптекаря приставив воронку, Тьма сливала ему компромат. — Испытание не из легких. Ты и нарушишь свой обет, и нет. Не поймёшь, да и не поверишь, с кем проведёшь надвигающуюся ночь. И я никогда не расскажу тебе. Как ты изменял мне со мной. И я сам к себе тебя немного ревную. Сейчас я не ледышка, не главный гад королевства, ты снисходительно ждёшь от меня простых наслаждений и механических телодвижений, не подозревая, какой пресыщенный и изворотливый ум скучает в этом черепе. Значит, строго изнасилование? Классически? Опять? То есть… не важно. Чтоб твоя крошечная совесть тебя не терзала. Ладно. Подведу нас к грубой силе. Плавно. Усыплю твою бдительность».
— Я дам тебе попробовать. С прелюдии. Без секса. И если тебе придется не по вкусу…
— Ты отстанешь? И потом всё равно адьё?
— Конечно.
Это было уже что-то. Твёрдое и безопасное, сулившее избавление от проблем без жертв. Непонятно, правда, где Виктора с Фабрисом до сих пор носило, но Мануэль давно задвинул на второй план голод и неразрешённые организационные вопросы, поглощённый новым необычным приключением. Измены не будет, какое счастье.
— Что мне нужно сделать, мистер лягушачьи лапки?
— Звать меня нормальным именем. И отправиться на свидание.
*
За три минуты до нового инцидента
— Какой?
— Безымянный. Зелёный.
— Не угадал. Показываю. Какой?
— Большой. Красно-белый.
— И снова промазал. Какой?
Спрашивающий стоял в звуконепроницаемой кабине, растопырив пальцы и по очереди мазал их разноцветными фломастерами. Сгибал, пряча, разгибал по одному. Отвечающий лежал на четырёх поставленных в ряд офисных стульях с закрытыми глазами, и по мере очередного ошибочного ответа снимал с себя какую-нибудь деталь гардероба. Игра ему страшно нравилась — куда больше, чем какие-то там оставшиеся снаружи соборы, сады или блёклые закаты сквозь серый городской смог. Рыжевато-золотистые ресницы соблазнительно лежали на щеках, подчеркивая не отпустившую это тело детскую невинность, в то время как ноги, раздвинутые и согнутые в коленях, качались влево вправо под какую-то им одним слышную музыку. Штаны Мануэль уже благополучно снял.
— Мизинец. Синий.
— Угадал. И выиграл.
— Но ты же всё равно хочешь спустить с меня эти веселёнькие клетчатые трусы? — обнажённые ноги остановили танец, будто прислушиваясь к новому витку разговора.
— Нет, — Реджинальд дозированно, с огромной осторожностью выпустил воздух из лёгких. Он вот-вот взорвётся. Засунет в глотку мальчишке свой член вместе с яйцами, тот подавится, умрёт и… Почему-то последующая картина грубого овладевания мёртвым, ещё не остывшим телом возбуждала не меньше, чем сотня видений до. — Мне надо, чтоб ты захотел. И умолял меня об этом.
Ману громко и снисходительно фыркнул. Глаза не открыл. Зато вскинул над головой руку в неприличном жесте.
— Какой палец?
— Средний. Розовый. Ну, телесный.
— А не подсматривая — угадал бы?
— Конечно… — Вильнёв не въезжал, продолжение ли это игры в «цветалочку», и недоумённо взял один неиспользованный фломастер.
— Тогда подойди. Я дам тебе его как приз.
— Приз?
Мануэль заулыбался, забавляясь внезапной тупости взрослого визави.
— Да. Оближи его.
— Ты уверен?
— А ты дебилом прикидываешься? Пробуй, пока я снова не испугался тебя и не передумал.
*
Ничего не будет. Расслабиться. Спокойствие. Это всего лишь человек. Вошь под каблуком киллера. Как тысячи их, жалких, годных на раболепие или на бифштекс. Из сырого затхлого болота не выжечь искры. Да? Да?!