Он не придумал ни слова. И просто отогнул угол скатерти, выбираясь наружу.
— Ксавьер…
Брат не услышал, поглощённый своим супер-ботанским заданием.
— Ксавьер! — Он постарался не крикнуть это. Не допустить в голосе злых визгливых ноток. И спрятать руки за спину, чтоб не было искушения со всей силы потянуть братца за волосы. Ещё раз правильно поставил голос. Громкие, но мирные и просительные интонации… от которых зависит вся его дальнейшая жизнь. — Ксавьер, я хочу остаться с тобой! Забери меня к себе, пожалуйста!
*
Похороны состоятся через три дня. Клан де Вриз принял мои сухие соболезнования не без ненависти, скрытой под вежливым молчанием, но и без желания мстить. Это воинствующая скорбь, как Энджи объяснил мне, которая потом уляжется в тихую и слёзную. А пока пусть внутренне потрясают копьями и желают мне самых страшных мук в аду Изменчивых. Он отличается от ада, придуманного людьми, даже стало любопытно, как он выглядит. Заглянул в библиотеку. Похож на Йотунхейм скандинавов, мёртвый, холодный и пустынный. Мне нравится.
Тайно вычеркнул де Вризов из списка возможных будущих кандидатов в ELSSAD. Приёмная комиссия, как всегда, не задавала вопросов. Хорошо вышколенные оборотни. Повестки по-прежнему будут слаться всем без исключения особям мужского пола, не вызывая подозрений, а «Вампирелла» пусть злобно пишет, что правила отбора ужесточились ещё больше. И забавно обвиняет меня в нечеловеческой жестокости и пристрастности, пусть. В списке осталось всего девять кланов. На нашу жизнь хватит. Нам не нужен сотенный отряд. Ещё максимум дюжина бойцов. Таких, как Бэл. Не хуже, чем Бэл.
Крики, эмоциональные колодцы, пища. О… Ксавьер очнулся и вступил в свою роль в разыгравшейся трагикомичной сценке.
— Да как ты вообще здесь оказался?! Странно, что ма с ума не сошла, обрывая телефон!
— Не звони, не звони ей! Кси, я серьёзно, я из дому сбежал, херово мне там, я тут жить хочу!
— Мелкий, у меня в печёнках твои фантазии, прогулы и неизлечимое желание подгадить мне! Из школы, значит, тоже сбежал? Бросить её нахрен решил?!
— Я не нарочно! Ничего я портить не хотел, Кси, клянусь! Оставишь меня, оставишь, оставишь? Обещаю, ты даже не заметишь, что я тут есть! Ну… под столом же не заметил… — Он противно хихикнул. За живое задел. Умелец.
— Я ничего здесь не решаю, олух! Я живу в доме своего мужа, ты соображаешь, о чём просишь? Приютить тебя?!
— Ты же крутой-прекрутой ботан! А я-то думал… и что, тебя в любой момент могут пенделем выставить за дверь?
— Нет! — Судя по секундному промедлению с ответом и растерянному тембру выкрика, Ксюне такое никогда в голову не приходило. Похоже, что Руфуса — юриста, оформлявшего ему права владения несколькими комнатами на четвёртом этаже, — помню только я. Забавно.
— Ну ты и лох бездомный. Бомжара и лошара. — Решив, что ловить тут больше нечего, Мануэль выпал из образа паиньки и адресовал брату самую пренебрежительную гримасу, которую только смогло нарисовать его круглое детское лицо. — Ну и куда мне теперь идти? Подскажешь, умник недоделанный? Под забором ночевать?
Цыплёночек, ты бесишься… обнажаешь зубы, злобновато скалясь, а у меня внутри в ответ голодно шевелится Тьма. Выходит из берегов и вытягивается в тонкие изваяния, на много метров возвышающиеся над сухой землёй и медленно наступающей на неё — всё ближе к тебе. У них нет лиц, но есть уродливые, похожие на мёртвые ветви, руки. Они подняты от любопытства, от предвкушения. Они тянутся к тебе, вырастая и удлиняясь ещё больше. Что ты за существо, какое нежное мясо под плёнкой кожи ты прячешь… я попробую очень скоро.
Инстинкт самосохранения требует, чтоб я недвижно остался на месте, на посту наблюдателя, презирающего и брезгующего вмешиваться. Меня не должно заподозрить в ровно никаком соучастии, сейчас его проявит Ангел. Не так ли, мой разъярённый и великолепный? Я неизящно загнал тебя в эту ловушку, и тебе некуда деваться от сочувствия маленькой зеленоглазой змейке, которая ничем особо не отличается от твоей собственной. Твоя просто постарше и поядовитей.
— Тихо. — Ангел не смотрит на них. Меня буравит взглядом. Ну-ну. — Не скандальте. Хозяин особняка — не я и не Ди. А наш отец. Как рассудит он, так всё и будет. Ману, пройдёшь со мной.
— Но так нельзя, Энджи! — возмутился Ксавьер.
— Жерар предлагал какао, дорогой? Допей? Пока не остыло.
— Какого черта ты игнорируешь меня?! Это мой брат, а не твой! За своим братом присматривал бы лучше, а этой мелкой обнаглевшей жопе с ручками не помешает хорошая трёпка и порка!
Милая семейная идиллия. Ману выбирает не ту дверь и вместо спасительных глубин дома убегает в сад. Кси — следом. Грохот катящихся в разные стороны пустых ведёрок из-под удобрений усиливается забавными воплями-угрозами: «Куда бежишь сломя голову, ну осторожнее же, бллин, дурак, я сам тебе синяков наделать должен!». Обожаю разборки в еврейском стиле.
А папа, кстати, не в розарии? Без разницы, он всегда со мной заодно.
Блистательный спектакль в столовой, так или иначе, окончен, мои аплодисменты. Спускаюсь в партер, обхожу оркестровую яму и взбираюсь на сцену, чтобы утешить последнего оставшегося актёра. Краду талию Энджи себе. Силой лучше не пользоваться, но придвинуться теснее можно. Нравится? Присматривай за мной как следует, я весь твой. «Брат». Хотел бы сказать «люблю», но чувствую себя обвинённым во всех смертных грехах извращенцем. Ещё дополнительно придавлен чужой, противной и невероятно ханжеской моралью. Ты такой красивый, такой правильный и симметричный, потому что папа — законченный псих-эстет. И я влюблён во всё это ненормально. Но себя я красивым не вижу. То есть себя я вообще не вижу. Только тебя.
— Хэлл изучает мутацию? — произнёс Ангел тихо и как будто безразлично. Не хочет говорить о моём обмане. Не хочет погружаться в мою Тьму. А вот придётся.
— Отщипнул кусочки тканей и слюну, пока свежая была. Но много взять с трупа Калеба не мог. Чтоб родственники не зудели.
— А с людьми закончил?
— Да.
— Что там?
— Почему просто не вынешь последние донесения об операции из моей головы?
— Потому что ненавижу я тебя сейчас, — прошептал он ожесточённо и заразил клокотавшими чувствами. С ума сошёл возбуждать меня так. Обрывком своего участившегося дыхания я смел с угла стола тарелки и бросил Энджи туда плашмя. Уложил, допустим, грубо. Его волосы великолепно оттенили скатерть. Осталось пристроиться сверху.
Ты боишься насилия, душа моя? Именем Матери, я никогда его не повторю. Мы прилипли друг к другу через телесные и одёжные барьеры, беспокойно дышим в унисон, наша мнимая плотская связь сейчас не делает нас уязвимыми, прошу, забудь. Да, в другое время голой и потной необузданности я понемногу терзаю тебя и поглощаю, но у нас нет выбора, мы переплетены самим Равновесием в сдобный эротический крендель, присыпанный крупными кристалликами соли. Ты чувствуешь его вкус во мне? Хлеб… Для тебя это — ароматный свежевыпеченный хлеб. А для меня — острый и манящий запах крови, брызжущего под пальцами сырого мяса. Кусай меня, пока я жру и выпиваю тебя, твой ненавидящий поцелуй, твой любящий рот. Только вместе мы высший идеал и венец всего. А по отдельности — праздно шатающиеся и скучающие в мире людей боги.
— Что ты сделаешь с мальчишкой? — спросил Ангел, напрягшись, пока я заново рисовал языком капилляры на его нежном ухе.
— Затащу в морг и трахну. Ничего особенного.
— Бросишь одного среди вонючих трупов?
— Ну хоть умирать он при этом не будет.
— Слабо верится…
— Не приезжай спасать его. Пусть сам разбирается с последствиями необдуманных желаний.
— Ты хочешь насолить Ксавьеру?
— Не ему, только самому Ману. Преподам жизненный урок. Поверь, это лучшее, что случится с ним.
— И худшее тоже.
— Одно другому не помешает.