— Я Мануэль.
— А я дура и неудачница. У меня украли любимую скрипку.
— Что?!
— Зря я это начала, наверное. Вырвалось, прости. Давай не здесь.
— Нет, здесь! — если я ещё был под мухой, то протрезвел от последних остатков наркоты. — Продолжим флиртовать, если тебя это вставляет, без проблем, но сначала ты успокоишь меня и поклянёшься, что есть запасная скрипка или даже две, и мы сыграем божественную “Dead is a new alive” перед выходом на бис. Это моя любимая песня, чёрт возьми!
— Ничего нет. Не успокою. Меня ограбили, красавчик. Унесли коллекцию, которую я собирала шесть лет, а что не пролезло в окно — поломали, мрази и вандалы.
— Эй, когда это случилось? Ты сообщала в полицию?
— Позавчера. Всех обзвонила, всем нажаловалась, и всё без толку. Знаю, что ты скажешь: взять дешёвенькую скрипку на интернет-аукционе, пока мне на заказ делают новую, подумаешь, на свете ещё масса кусков дерева в форме скрипки. Но смогу ли я сыграть на них? Я хочу обратно мою. Мультяш, это катастрофа…
Она ошибалась. Сказал я не это.
Демоны, присматривавшие за мной, встрепенулись и осторожно окунули меня носом и глазом в хорошенькую голову с нежно-розовыми волосами, собранными в два хвостика. Мысли я читал эпизодически, способность прорывалась во мне ненадолго, затем опять засыпала. И сейчас она, по всей видимости, была нужна вне очереди. И я всё узнал, выкопал подноготную. И это «всё» мне гребать как не понравилось.
У тебя психоз, Эмили. Маниакально-депрессивный. Болезнь, имя которой сама жизнь. Твоя жизнь, безрадостная, в жёлтых пятнах никотина и дырках, прожжённых многочисленными окурками. Прошлое, насилующее твоё сознание. Будущее, которому плевать. И ты, подавляющая тревогу и панику, что никак не поселишься в настоящем. Стараешься, но не получается.
Это была очень дорогая скрипка, итальянская. В глубине души ты хотела, чтобы её подарил тебе милый потрясающий мужчина вроде Виктора. Не любовник, но друг, хороший друг. И беря в руки скрипку, ты всякий раз утопала бы в тёплых воспоминаниях.
Не было грабителей. Но ты, ты была этим вандалом, разгромившим целую комнату. Начала со злополучной скрипки и ею закончила. Я читаю это в тебе абзац за абзацем и содрогаюсь, хочу закрыться руками, хочу откреститься, но погружение продолжается, я должен спуститься на твоё дно.
Самое мерзкое — когда тебя насилуют на глазах у кого-то, превращают твоё страдание в спектакль, и зритель позёвывает, ему скучно, драматургия не пробивает толстую шкуру. Вкрадчиво и успокаивающе главное действующее лицо с красным крестом на спине разговаривает с тобой, притворно умасливает, обращается как с неизлечимо больной, снисходительно, унижает этим сильнее, чем побоями или угрозами. И твой врач, он же палач и добропорядочный ублюдок, тебя не держит, не связывает, не заставляет… Но ты под действием тройной дозы седативного, ты слабо орёшь, то есть шепчешь, совсем неубедительно вскрикиваешь, то есть стонешь, складывается впечатление, будто тебе нравится процесс, раздевание и подчинение. Но, чёрт подери, ты не сопротивляешься лишь потому, что твои вялые конечности напоминают вату, все кости скелета перемолоты в крошево, и между широко раскинутых ног у тебя тоже нет ни огня, ни исступления, ни малейшего напряжения. А с лица ублюдка доктора не сходит самодовольное слащавое выражение, гаденькая похотливая ухмылка. И он продолжает вполголоса тебя приободрять. И когда он взгромождается сверху всем весом учёных степеней и жира, ты всё равно не чувствуешь тяжести. А перед кульминацией он натужно пыхтит и выговаривает, что приготовил для тебя скрипку, но не оставит её в подарок, если ты выплюнешь… Он издевается: ты так ослаблена и обездвижена лекарствами, что не выплюнешь по этой причине, ни по какой другой, мышцы рта и языка онемели. Но на самом деле ты хочешь с ненавистью не только сплюнуть, но и откусить… под корень. Помутнённое сознание бесится, измученное и уничтоженное, ты начинаешь плакать, ломаешься и сдаёшь, и глотаешь — вместе со слезами. Он торжествует под зрительские рукоплескания. Всё, как он планировал, выглядит так, будто ты сама хотела, психопатка и наркоманка, согласилась… продалась за эту сраную скрипку. А она правда очень дорогая, дело рук мастера Возрождения. Будь она проклята, проклята навечно и ещё дольше.
Ты хранила её три года. Играла на ней, а не выбрасывала, стараясь делать это напоказ, назло жирному мерзавцу. Держалась. Крепилась. Муки продолжались. Твоими музыкальными инструментами восхищались, они не менее уникальны, чем твои сценические и повседневные наряды. Но всему есть предел. Он наступил не позавчера, а чуточку позже, но ты оттягивала щемящий финал как могла. Виктор написал Марлен, Марлен позвонила Виктору, но сначала вызвонила тебя. Тысяча людей в Ирвинг-плаза должна была лицезреть тебя и скрипку в апогее славы. Не судьба? Да, не судьба. Облом. Им придется пялиться на меня.
— Смычок остался?
— Прости, что?
— Отдай мне смычок. Его ведь ты не сломала?
Диким, фактически благоговейным испугом в её оквадратившихся глазах я был вознаграждён за половину унижений, пережитых в компании мокрушника.
— Мы никуда не пойдём, малышка Эми, — я сделал похабное движение тазом навстречу, я был исключительно желанным, и ей понравилось, она обхватила меня там и пониже обеими руками. — Нужно репетировать, времени в обрез, убьём на это оставшуюся ночь, утро и день, совсем без подготовки нельзя, экспромта не выдам, я никогда не орудовал смычком.
— Как? — и дураку ясно, что вопрос не о виртуозном владении смычками, но мы дружно прикидываемся, что я будто бы и вовсе не нанимал детективов и не копаюсь в чужих досье (а других нелегальных вариантов добыть грязное бельё нет, демоны не в счёт), а она — верит мне. Она не давала прессе никаких подробностей о пережитом насилии, более того, заявляла, что инцидент древний и обомшелый, родом из детства, а вот же, совсем недавно рецидив. Лечилась, лечилась… и долечилась. Проклятая прилизанная мразь в белом халате, аккуратненький двуличный выблядок. Интересно, если попросить моего киллера его замочить — согласится забесплатно? Хотелось бы побольше пыток, жизнерадостных улыбок Демона, воспитательных разговоров и снова пыток. И фонарный столб в жирную задницу, вогнать до печени и сто сорок раз провертеть.
— Я просто перетяну на гитаре струны. Поменяю на скрипичные. Помоги мне правильно настроить их и вырвать из них душу. То есть мелодию. Ну что ты смотришь на меня как на привидение? Я сыграю, вместо тебя. Ты только спой.
Наверное, под влиянием импульса, сильного и всеобъемлющего чувства благодарности и облегчения она… клянусь Саваофом, она готова была. И на полном серьёзе хотела этого. И мои оголённые причиндалы, кстати, были в её распоряжении. Эмили расстегнула корсет и снова торопливо обхватила меня, хотя я не вырывался. В ванную в самый критический момент обязан был без стука ввалиться Фабрис, Дарин, да хоть кто-то, чтоб остановить её и испортить клубничку. Но никто не прерывал нас.
Я вдвое младше тебя, ты пожалеешь об этом, это неправильно, стоп, сто-о-оп.
Бесполезные увещевания, только подстегнут её и распалят. Я молодой, сочный и почти не попользованный, большинству такое по нраву. Надо придумать другую причину отказа, более внушительную.
У меня есть парень? О Боже мой, нашёл отмазку.
Под корсетом не было лифчика, ну, это логично, так что на очереди шортики.
Мой парень — наемный убийца? Довольно мило. Но вдруг не поверит.
Трусики из золотого кружева на край умывальника положила. Она гладкая, как семилетняя девочка, обычной бритвой такого не добиться. Дала мне потрогать, вроде и не заставляла, но мою руку туда притянула и держала.
Быстрее, бллин! Мой парень, мой парень… Почему дело должно быть в Ди? Почему не во мне?
Круговорот насилия в природе не кончится, но его можно разомкнуть, спасти одну душу, не умножать травму. Но отказ, любой отказ хуже и болезненнее пинка под зад. И ниоткуда я это не знаю, дурак, не дорос еще. Спасибо, мессир папчик, что направляешь и успокаиваешь колотящееся сердце. Потому что она, мать вашу, прекрасна и выразительна без вызывающих тряпок и трёхэтажных причёсок, а я не такой уж и пидарас в плену у носящей латекс Тьмы. Между этих бёдер я б прилёг надолго. Но.