— Садись на скамью, я толкну чёлн… По времени пора бы находникам поблизости объявиться.
Столкнуть лёгкое судёнышко было нетрудно, Могута упёрся руками в борт и, едва не перевернув чёлн, счастливо взобрался на него, ухватил мокрыми руками оба весла и начал грести, огибая злосчастную отмель. «Кабы не это препятствие, глядишь, ратники ушли бы от печенегов, а теперь вон как дело перевернулось…»
Полуприкрыв веками глаза, ратник некоторое время молчал, словно собирался с мыслями, потом сказал, что прозывается он Первушей, по той причине, что среди многих детей у родителя он был первым. При крещении дали новое имя Иоанн, но это второе имя, будто платно с чужого плеча, никак не прилегало к душе.
— Боже, как мне жарко становится, будто под солнцем червень-месяца[104] сижу… — прошептал Первуша и левой рукой провёл по лицу, на котором выступили капли пота. — Над нами месяц ревун[105] начался, а жарко…
Могута, не переставая грести изо всех сил, мельком глянул на ратника, спросил, лишь бы не молчать:
— Что же ты так-то бездумно сунулся к берегу, под печенежские стрелы? Эге-ге, позри, брат Первуша, а вон и наши недруги объявились! Во-она, от леса широко едут! Спас бог неба, да и Перун не выдал на погибель!
Первуша, а он сидел спиной к корме челна, с усилием повернул голову, боясь потревожить рану: по высокому берегу Днепра намётом скакали до сотни всадников. Вот они приметили чёлн, вынеслись на кручу, пытались стрелами догнать русичей.
— Лови сокола в небе, а рыбу в Днепре! — пошутил Могута, направляя чёлн по течению. — А я и не спросил, в какую сторону тебе плыть надобно? К Родне, должно?
Первуша кивнул головой, тихо пояснил, что они с Глебом плыли вдоль берега, укрывшись густым туманом, а потом туман так нежданно разметало ветром, что они не успели выйти на стремнину… А тут ещё эта издали неприметная отмель!
— К вечеру пристанем на луговую сторону Днепра, заново перевяжем тебе рану, да об ужине подумаем, — пообещал Могута. И не стал повторять вопрос, куда и с какой целью плыл Первуша. Коль не сказывает, знать есть тому причина. Он грёб, стараясь гнать чёлн по течению как можно быстрее, поглядывал на правый берег реки — печенеги шли за ними угоном, но то и дело вынуждены были оставлять речную, оврагами изрытую кручу, уклоняться в сторону, где стеной высились могучие деревья, над кронами которых кружились птицы, издали казавшиеся пчелиным роем, не более размером.
— Скоро утомятся, — негромко сказал Первуша, искоса посмотрел на жёлтый обрыв Днепра, сверху окаймлённый зеленью трав и кустарника. — Счастливы мы с тобой, Могута, что не сыскалось у находников своих челнов.
«Да, прав ты, Первуша, — согласился мысленно Могута, равномерно поднимая и опуская вёсла на пологие днепровские волны. — Однако плыву я прочь и от моего потаённого жилища на поляне, и от печенежского стада, возле которого мыслил удачливо поохотиться… Но не бросать же человека в беде! Так думаю, что неспроста он пустился по Днепру в сторону Родни, не своей волей. Придёт время — объявит об этом сам… Но волнует меня его рана, вон как лицом покраснел Первуша, и пот постоянно течёт. Жар в теле у него, не иначе. Довезти бы до Родни, а там сыщется знаемый человек, вылечит ратника».
К вечеру приткнулись к небольшому песчаному островку, который от левого берега Днепра отделялся протокой. В нескольких местах она была перегорожена почерневшими в весеннее половодье занесёнными сюда могучими деревьями — голые ветки и часть корневищ, словно скрюченные руки речной нежити, пугающе торчали из воды, а на дальнем дереве невесть из-за чего дрались две крикливые вороны.
— Огня не зажигай, — попросил Первуша, опасаясь вражеских доглядчиков, которые могли объявиться и на этой стороне Днепра. — Коль можно, освежи повязку… жжёт внутри всё тело, будто на костёр меня положили. Не возьму в разум, отчего это… За ратную службу не первая это стрела в моём теле, а так больно ещё никогда не было… А вон в той котомке, у твоих ног, Могута, брашна… Взяли мы её с сыном, собираясь в дорогу к Родне…
— Добро, — тут же откликнулся Могута, не оставляя чёлн, который, прижатый течением, приткнулся боком к берегу островка. — Сиди, Первуша, я сам всё сделаю.
Как у всякого русича, которому приходится иметь дело с оружием, у Могуты на поясе была небольшая киса с толчёной высушенной травой кровавика — лучшего усмирителя кровотечения и воспаления от порезов и рваных ран. Внимательно осмотрев битое у Первуши плечо, он бережно обмыл кожу вокруг опасно покрасневшей раны, присыпал свежей толикой кровавика, отхватил ножом часть подола своей рубахи и туго перевязал.