За спиной Вольги кто-то подхватил с радостью:
— Славно молвил!
И ещё голоса послышались:
— Слать к Тимарю мужей добрых с посадником в главе! Пусть печенеги возьмут всё, но пусть уходят прочь из Руси!
Отец Михайло вытянул шею, будто выше всех быть захотел, и громко крикнул черниговцу в ответ:
— Откройте черниговскому псу ворота! Пусть идёт! И пусть несёт Тимарю кошель с золотом. Ему есть чем откупиться от неволи. А чем откупятся ратаи да холопы? Что их ждёт? Непотребное молвил Глеб!
Вокруг закричали, поддерживая кузнеца Михайлу:
— Секи мечом черниговца, воевода! Секи, пока не сбежал к печенегам и не выдал нашей горькой нужды ворогам!
— На корм его псам голодным! Не сородич он нам теперь!
Но были и другие крики:
— Верно молвил Глеб! Помрём вместе с псами от голода!
— Забыл нас князь Владимир! Одним не устоять против находников. Их тьма, у нас же корма нет совсем!
Крики вихрились над торгом, как вихрится под крышей дым, сбившись у открытого дымника.
— Верно молвил кузнец Михайло! — громко, понемногу успокаиваясь, заговорил воевода Радко. — У черниговского гостя и в Чернигове клети не только мышами полнятся. Нам же надо радеть не только за очаг свой, за детей своих, хотя они нам и дороги. Русь за нами, этого нельзя забывать!
— Мы — для Руси! Почему же Русь не для нас? — кричал всё тот же черниговец. — Почему вся Русь не встанет и не придёт к Белгороду?
Но воевода отстранил его и заговорил с вече:
— Русь поднять — не Ирпень переплыть, нужно время. А это время князю даём мы, белгородцы… А теперь слушайте моё слово: никто из вас пусть и в помыслах не имеет покинуть крепости! Ворог не узнает о том, что нам тяжко от бескормицы. Всякого, кто попытается оставить Белгород, велю дружинникам бить стрелами!
— А чем кормить будем людей, воевода Радко? — это уже посадник Самсон подал голос.
На помост взбежал ратай Лука и заторопился сказать, волнуясь от собственной смелости:
— В твоих клетях поищем, посадник Самсон! Там и найдём корм воям и белгородскому люду!
— Искал уже Могута у волостелина Сигурда, а пыль одну нашёл! Всё вывезено! — ответил, а скрыть не мог тревоги, которая отразилась на злом лице, — вон как осмелело Могутово племя! При всём вече грозят клети пограбить! Ну и времена пришли на Русь! — Гордей и я весь припас отдали дружинникам на прокорм.
— Неправду говоришь, посадник, — возразил Лука и повернулся к толпе: — Смотрите, люди, каков я и каков посадник! Он быку подобен, я же — бычий хвост? — голодом съеденное лицо ратая Луки перекосилось от гнева. — Ему да иным мужам торговым осада туги не принесла. Наши последние золотники да резаны в их кису пересыпались за прокорм. Дети мои — как ковыльные стебельки на ветру высохли, сил нет смотреть на них. А старшей, Златы, и вовсе не стало… Что скажешь на это, посадник Самсон?
Посадник в гневе стукнул ногой о помост.
— Не равняйся с княжьим посадником, простолюдин!
Но Лука не дрогнул от грозного покрика.
— Прежде не равнялся и впредь, как уйдут печенеги, равняться не посмею. Знаю, что ратай не друг посаднику. Но в этот день мы перед князем и перед богом все равны! Одной бедой, как лыком, опоясаны! И страдать должны в равной мере! Что лицом переменился? Али речь моя не по нраву пришлась? Стало быть, что-то да утаил себе!
У Вольги от напряжения мурашки колючие побежали по спине, снизу вверх, будто его нагого поставили на растревоженный муравейник. Показалось вдруг, что сейчас разъярённым барсом прыгнет посадник Самсон на худого Луку, сгребёт и сломает его, как сгнившее внутри дерево ломает могучий лесной хозяин. И вряд ли кто мог бы сказать, что будет дальше, как нежданно стих над торгом многоголосый гомон и на людей пахнуло холодом тишины, как из свежевырытой могилы…
Лука обернулся к толпе, удивлённый. Вольга вытянул шею, привстав на цыпочки, — и вскрикнул. Смерть была совсем рядом. Словно слепая, держа на вытянутых руках грудную девочку, горемычная, шла сквозь расступающуюся толпу белая, как холст Рута. Безжизненно висели прозрачно-синие, весенним сосулькам подобные, детские ручонки с худенькими пальчиками. Глаза девочки, глубоко запавшие под гладкий восковой лобик, были закрыты.
— Рута… зачем ты здесь? — наконец проговорил Лука тихо. В его голосе слышалось такое напряжение, что казалось — чьи-то руки сдавили горло. — Что с Младой?
Рута подняла к мужу белое лицо, и Лука увидел глаза жены — пустые, без слёз глаза. А тихий голос её услышало всё вече: