Я смотрел им вслед до тех пор, пока не скрылся за поворотом замыкающий солдат с красным флажком. А потом мои ноги вдруг освободились от тяжести и я побежал. Я бежал домой, не разбирая дороги.
Я отпер своим ключом замок на двери нашей халупы. Замирая, осмотрел обе комнатушки, заглянул в платяной шкаф, где все еще висело длиннополое коричневое отцовское пальто, которое он оставил в надежде на возвращение к мирной жизни. Подошел к портрету отца. Потрогал пальцем темно-вишневую рамку. Черноволосый, большеглазый, с ямочкой на строгом подбородке, отец, казалось, улыбнулся мне. Нет, это солнечный луч скользнул по его лицу.
С последней глупой надеждой открыл я дверцу давно не топленной печки — как будто он мог туда поместиться! Холодной золою и какой-то неземной бессмыслицей пахнуло мне в лицо. Я никогда не мог представить себе отца убитым, а, представляя раненым, всегда почему-то думал, что лежит он, примерзший к земле, в луже крови и единственное, что может спасти его,— наша печка с поленьями, гудящими в ней, с голубым чайником на плите. Я и теперь подумал об этом...
— Ты что так запыхался, сынок, что случилось? — спросила мама, когда я прибежал к ней в заводоуправление.
— Ничего, мне показалось...
По лицу мамы я сразу понял, что она ничего не знает.
— Что тебе показалось? Ты весь дрожишь.— Мама обняла меня.— Что тебе показалось?
— Что... ты заболела.
— Какой ты! — Она поцеловала меня в висок.— Значит, никогда не буду болеть.
А потом ей, верно, пришло в голову, что я притворяюсь, она засмеялась и погрозила мне пальцем:
— Ох и фантазер ты, Андрей. Сегодня же у вас контрольная но алгебре. А ну, марш в школу!
Я вышел па улицу.
«Куда девался отец? Где он? Я же видел его, видел и узнал, я сразу узнал... Может, он остановился и гостинице, чтоб расспросить, как мы с мамой живем? Или сидит сейчас у соседей? Все соседи его так любили и до сих пор о нем вспоминают. А что, если он притаился за деревом, за забором и наблюдает за мной? Военкомат прислал: «пропал без вести», а он жив, жив и вернулся! Вернулся! Я так и знал, что он вернется!»
Я обегал всех соседей, всех знакомых, но все напрасно. Потом долго стоял у гостиницы, следил за всеми, кто выходил из нее и входил, но никого похожего на моего отца не встретил. Поздно вечером я вернулся домой...
— Что с тобой? Ты от каждого шороха вздрагиваешь,— удивлялась мама.— Уж не натворили ли вы чего с мальчишками?
«А вдруг отец узнал, что она выходила замуж, и уехал? — с ужасом и тоской подумал
я,— Тогда все пропало...»
— Признайся, что ты натворил? — приставала мама.
— Отстань! — закричал я.— Ты сама натворила! Предательница! Замуж ей надо было выходить!
— Что ты, Андрюша? — Мама побледнела и как-то вся сжалась.— Что ты, сынок?
— Отец приходил в школу, только я его не догнал, он скрылся, я побежал за ним и не
догнал.
— Расскажи мне все, как было...
Я рассказал.
— Это тебе показалось, это галлюцинация,— мама заплакала.— Отец убит под Белой Церковью, его убили из пулемета на глазах у Лавриненко, это папин друг, он тоже был ранен в том бою и целый год лежал в госпитале, я не хотела тебе об этом рассказывать, ты всегда так ждал папу...
«Прости»,— хотел сказать я маме и не мог: а вдруг она все-таки ошибается? Вдруг ошибся этот Лавриненко? Ведь в военкомате не дураки, раз прислали — «пропал без вести»? Без вести — это значит: ничего не известно.
Еще много дней я напряженно вглядывался в лица прохожих, вздрагивал от каждого стука — все надеялся. Постепенно это чувство притупилось. А когда я понял, что у меня была галлюцинация, навалилась тяжелая, как чугунная плита, мысль о том, что мой отец никогда не вернется домой, никогда.
Я перестал писать отцу письма. А те, что были в тайнике под ореховым деревом, так и остались там лежать в плотно закрытой жестяной коробке. Я думал, что корни отцовского ореха крепко и нежно обхватили коробку с письмами и не отдадут ее никому, никогда...
А Таня все стояла у высоких железных ворот, ждала, ждала... Казалось, напрасно ждала она того момента, когда ворота раскроются и новобранцев поведут на вокзал.
— Они сегодня не поедут! Сегодня не будет отправки! — разнесся слух среди провожающих.
Толпа стала быстро таять, и вскоре остались только мы с матерью.
На столбах вдоль по черной улице зажглись электрические лампочки. Начиналась метель.