Погоня Казбича за Азаматом безнадежна: догнать беглеца пешком он не может, убить его па таком расстоянии почти невероятно. Казбич все-таки пытается сделать это — он выстрелил на бегу; «...с минуту он остался неподвижен, пока не убедился, что дал промах; потом завизжал, ударил ружье о камень, разбил его вдребезги, повалился па землю и зарыдал, как ребенок...».
Отчаяние Казбича вызывает в нас сочувствие; мы ведь уже знаем, ч е м был для него Карагез, и даже Максима Максимыча поражает глубина его горя: «...я велел возле его положить деньги за баранов — он их не тронул, лежал себе ничком, как мертвый. Поверите ли, он так пролежал до поздней ночи и целую ночь?..»
Через несколько десятков страниц, в «Княжне Мери», мы прочитаем строки, которые заставят нас вспомнить Казбича и его горе:
«Все было бы спасено, если б у моего копя достало сил еще на десять минут! Но вдруг... он грянулся о землю... едва слышный стон вырвался сквозь стиснутые его зубы; через несколько минут он издох; я остался в степи один, потеряв последнюю надежду... я упал на мокрую траву и, как ребенок, заплакал.
И долго я лежал неподвижно, и плакал, горько, не стараясь удерживать слез и рыданий...» Это пишет Печорин в своем дневнике. Так горюет он, не успев догнать женщину, которую любил. В романе Лермонтова события расположены П6 хронологически - мы еше бутом говорить осГэтом: Печорин рыдал в степи у трупа коня незадолго ДО того, как попал в крепость к Максиму Максимычу, НЕЗАДОЛГО до того, как увидел неподвижно распростертого, окаменевшего в своем отчаянии Казбича или, если не видел сам, то услышал о нем. Неужели не шевельнулось в его душе сострадание?
Видимо, нет. Во всяком случае, Максим Максимыч ничего не рассказывает о том, как вел себя Печорин. Может быть, впрочем, он и не заметил безмолвной трагедии Казбича — у него была другая забота: Бэла.
Теперь из повествования Максима Максимыча исчезает Азамат. «Так с тех пор и пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил буйную голову за Тереком или за Кубанью: туда и дорога!..»
Почему «туда и дорога»? Неужели у доброго Максима Максимыча нет чувства вины перед Азаматом? Нет. Он — дикий, горец, разбойник. Максим Максимыч даже Печорина не осуждает за Азамата. Он недоволен только из-за Бэлы: ее похищение может осложнить «мирные» отношения со старым князем, отцом Бэлы. Вот почему Максим Максимыч «надел эполеты, шпагу и пошел» к Печорину.
«Он лежал в первой комнате на постели... дверь во вторую комнату была заперта на замок, и ключа в замке не было...
Я начал кашлять и постукивать каблуками о порог, — только он притворялся, будто не слышит».
Бедный Максим Максимыч! Весь его опыт, и суровость, и все его мужество — для горцев. С горцами он может быть осторожен, хитер п тверд, потому что они для него — не люди. Перед Печориным он пасует, и Печорин знает это. Будь у пего другой начальник, Печорин, может быть, и не осмелился бы на такой рискованный шаг, как похищение черкешенки. Но Максим Максимыч с первой встречи поставил себя в положение приятеля, а не начальника: «...пожалуйста, зовите меня просто... приходите ко мне всегда в фуражке».
Теперь Максим Максимыч пытается восстановить служебную субординацию: «надел эполеты, шпагу» — но вместо резкого начальственного тона, на который он не способен, мягкий штабс-капитан «начал кашлять и постукивать каблуками» — кто же станет его слушаться?
«Господин прапорщик!.. Разве вы не видите, что я к вам пришел?» — спрашивает Максим Максимыч «как можно строже». Нисколько Печорина не пугает и но убеждает эта напускная строгость.
«Лх, здравствуйте, Максим Максимыч! Не хотите ли трубку? — отвечал он, не приподпимаяс ь» (разрядка моя,- //. Д.).
Разговор этот удивительно точно раскрывает психологию обоих. Максим Максимыч пытается сохранить дистанцию между начальником и подчиненным, поставит!. Печорина па место Печорин всему этому нисколько не поддается. Каждый говорит в своей стилистической манере, исключающей манеру другого. Вот реплика Максима Максимыча:
«— Господии прапорщик!.. Разве вы не видите, что я к вам пришел? — Извините! Я не Максим Максимыч: я штабс-капнтан.— Я все знаю.— Господин прапорщик, вы сделали проступок, за который и я могу отвечать...— Что за шутки? Пожалуйте вашу шпагу».
Выписанные отдельно, без ответов Печорина, слова эти кажутся достаточно суровыми. Но Печорин не верит в их напускную суровость. Не поднимаясь с кровати, он отвечает:
«— Лх, здравствуйте, Максим Максимыч! Не хотите ли трубку? — Все равно. Не хотите ли чаю? Если б вы знали, какая мучит меня забота! — Тем лучше: я не в духе рассказывать,— И полноте! что ж за беда? Ведь у нас давно все пополам.— Митька, шпагу!»