Глава 1. Юлия Нарышева
Жюли проснулась слишком рано для того, чтобы тревожить сонное спокойствие дома, в котором она гостила, своим неугомонным беспокойством. К тому же Тата, что мирно сопела на соседней кровати, вовсе и не собиралась вставать, а что-либо делать без надзора степенной старшей сестры Юле теперь было нельзя.
Юля собрала длинные золотистые локоны в простой хвост, сетуя на то, что рядом нет Сони, ее жаворонка-горничной, которая, в какое бы время ни пробудилась Жюли, уже давно была на ногах. И работа у нее спорится. Таких служанок, пожалуй, одна на миллион, учитывая то, что и на доносы она не способна, даже если это действо сулит ей очевидную выгоду. Зато mademoiselle Новицкая, оказывается, способна не только на донос, но и на откровенную клевету, не смотря на то, что Жюли считала Машу своей подругой.
Но нынче жаловаться и сетовать – поздно. Остается только жить, как установлено и ждать, когда и ее звезда сверкнет на этом беспросветно темном полотне неба. А по понятиям времени это тогда, когда она выйдет замуж. Выйти замуж, собственно, не проблема для Жюли, только вот выходить за того, кто ей не только не симпатичен, но и не перспективен и скучен, она не желала. И ее матушка, Елена Васильевна, хотя Жюли во многом и не поддерживала, в этом была с нею все же согласна.
Жить как установлено… Жюли села в кровати, тяжело выдохнув, так что стенам этого старинного дома на Мойке показалось, что за плечами этой юной восемнадцатилетней девушки жизнь, полная горечей и разочарований. Что ж, так фактически и было.
Как установлено… Тяжело и больно вспоминать то время, десять лет назад, когда ее, влюбленную в свою строгую чопорную мать, отцепили от ее юбки и поместили в холодные стены Смольного из которых она вырвалась спустя десять лет плена и за эти десять лет полной изоляции от окружающего мира, успела испытать на себе все его тяготы. А выйдя из одного плена, она попала в не менее жестокий, чего она, разумеется, не ожидала. Ей казалось, что там, за пределами Смольного, ее ждет другая жизнь, жизнь, где она сможет забыть все то, что пришлось ей пережить. Но матушка встретила ее ледяным радушием безразличной и отчужденной дальней родственницы, а отец – хмурым взглядом, по обыкновению уткнутым в бумаги. И ощущение полнейшей непричастности ко всему происходящему поселилось теперь в душе ее и прочно, словно вошь, ухватилось за ее уставшую, измотавшуюся душу. Злиться, ненавидеть и рыдать не было уже сил или, возможно, было слишком много мыслей, из роя которых абсолютно невозможно выбрать одну, чтобы думать о ней снова и снова, беспокоя душу и доводя себя до слез. Мыслей о будущем, чаще всего. Ныне, когда она, вне своих планов, что строила в Смольном, отправилась со старшей сестрой в Петербург, она понимала, что все ее планы слишком шатки для того, чтобы быть актуальными и завтра. Каждый день сулил ей новое открытие в себе, новое разочарование или новую надежду и, что бы это ни было, нужно было продолжать жить и дальше. Ждать.
Жюли подошла к туалетному столику и, оперевшись о него локтями, критически рассмотрела свое отражение в начищенном до блеска зеркале. Она. В той глуши, откуда она родом на самом деле, не было ни одного малого, что устоял бы перед невинно-дикой красотой Юлии, но сама Юля никогда не задумывалась об этом. Теперь же, после ее роковой встречи с Онегиным, оставаться прежней было невозможно. Хотелось чего-то, что дало бы ей твердую уверенность в том, что былое благородство ее души получит справедливость. И хотя теперь Жюли была уверена, что справедливости в мире нет, именно ее она возносила ныне и ее ныне жаждала больше, чем любви. Справедливости или... мести?
Она прикоснулась к лицу руками, как бы вертя его перед зеркалом и следя за отражением, своими большими влажными глазами цвета первой весенней травы, рассматривала свои тонкие длинные пальцы, ледяными кольями впившиеся в ее лицо, но она была к себе равнодушна - будто она и не человек для себя, а, прежде всего, вещь. Нужная вещь. Наверное, по рукам можно не только определить будущее, но и узнать прошлое. Моешь ли ты посуду? Нет – значит, не служанка. Аристократичен ли твой род? Тонкие запястья, маленькие руки – да. Если они гладки и мягки, то род этот до сих пор богат, если же шершавы – род давно обеднел. Что ж, пожалуй эти признаки пригодились бы, если бы барышня вдруг оказалась в платье среднего класса и без замысловатой прически. Хотя в Смольном ходили слухи, что бывают аристократичные куртизанки…
Смольный... В одном этом слове столько ассоциаций! И едва ли хоть одна из них - приятна. Она помнила тот день. День, когда ее разлучили с матерью и стены в которые ее заточили, как птицу, желтые неровные стены темных прохладных коридоров и яркие комнаты, освещенные весенним майским солнцем, где-то в недостижимой дали. Это потом в этих "недостижимых" комнатах она училась играть на скрипке - одинаковая, как и все смолянки, белоснежная затерявшаяся человеческая тень, словно запутавшаяся в рядах пюпитров. Помнила все в тот день. Начиная с утра.