- Иногда вы слишком предсказуемы.
Жюли сверкнула на него глазами, расправляя богато убранную постель.
- Мне наплевать, что вы думаете обо мне.
Печорин усмехнулся и вышел из комнаты.
***
Долго лежала Жюли без сна. Она, казалось, совсем не моргала, глядя в синюю дымку ночи, дрожащей за не задернутым окном. Слезы высохли, не прорвавшись наружу или она не способна была уже рыдать? Рыдать, как раньше рыдала в Смольном, уткнувшись в подушку… Все прошло… И печаль… А радости и не было.
Около трех часов ночи Жюли услышала звуки пианино, плавно растекающиеся первыми нежными нотами по притихшему дому и, надев халат, прошла в гостиную, где стоял дубовый рояль. За ним, сняв пиджак, в слегка мятой белой рубашке, сидел Печорин, перебирая клавиши, робко начиная играть знакомую мелодию.
Она облокотилась о косяк, застыла, глядя на его спину. Крепкая надежная спина, согнутая так, словно у него в ней не было ни косточки. Все его тело словно не имело костей – с такой ленивой грацией он двигался. Но эти его руки, которыми он никогда не размахивал и не жестикулировал особенно сильно, говорили о том, что он отлично себя контролирует. Он знает, что скрыть, а что открыть. Жюли безмятежно улыбалась, прикрыв глаза.
Как-то она обмолвилась, что “Зеленые рукава” ее любимая песня. Неужели он помнил? Или, может быть, она нравится и ему тоже? Она посмотрела в потолок, представляя себе небо. “Господи, почему я не могу любить?” – искренне она задала Богу вопрос, жаждя получить на него ответ. И вдруг перед глазами встал образ того, Онегина, что кружил ее в вальсе, в Смольном на балу… Ее развивающееся в танце скромное белое платье дебютантки, жар его ладоней, его горячее дыхание. Он…
Она открыла глаза, посчитав до трех и, вспомнив давно забытые слова, запела:
Когда Вы рядом со мной, мой друг,
Мне не страшен мир, что жесток и груб!
Когда Вы рядом со мной, милорд,
Тихо счастье во мне поет…
Когда Вы смотрите на меня,
Мир уже иной, я — уже не я.
Я знаю, нам не по пути…
Но как тяжело уйти!
Он играл не прерываясь, не оборачиваясь, с серьезным лицом и светлыми кудрявыми волосами, ниспадающими на гладкий белый лоб. Он затараторил по клавишам и, словно достигнув своего апогея, мелодия оборвалась и музыкант соскочив с банкетки, подошел к Жюли, жаркими, мокрыми поцелуями осыпая ее лицо. Она взяла его за руки, держащие ее лицо, но вырваться была не в силах. Он целовал ее нежно, боясь спугнуть и быстро, опасаясь, что не успеет…
- Гриша, перестань, - вымолвила она, когда он успокоился. Лицо его было опухшим.
- Гриша, а не этот официоз, Жюли, наконец! – он улыбнулся как-то искренне, когда она улыбнулась в ответ. - У меня для тебя есть подарок. - Он ушел к столу и вернулся с бархатистой коробочкой, открыл ее, показывая Юле подарок – бронзовый гребень с изумрудами. Она уставилась на него испуганно, серьезно и нахмурила брови.
- Я не могу ее взять, - сказала она.
- Почему?
- Что я скажу маме?
- А что ты говоришь ей, когда остаешься у меня?
- Она не знает, Мила…
- Так и об этом не узнает.
- А если?.. – осторожно спросила Жюли, испуганно касаясь изумрудов.
- Держи, это подарок, - он, казалось, желая только избавиться от этой коробочки, передал ее восхищенной Жюли, прошел к столу, быстро и небрежно выхватил сигару из кисета и закурил, наблюдая за Жюли.
Но мысли его полны были вовсе не тех дум, о которых можно было подумать.
***
Домой Жюли вернулась в четыре часа утра. Пробралась в узкий коридор маленькой квартирки, впустила в комнату рассветный свет и, ошарашенная увиденным, уронила из рук коробочку с гребнем.
- Итак, мадемуазель, где вы были? – отец стоял в проеме двери, облокотившись о косяк и сложив на груди руки. Она наклонилась было, чтобы поднять коробку, но отец оказался быстрее ее. Ужас, охвативший ее был несоизмерим ни с чем. Она, казалось, не дышала, наблюдая за его реакцией. Что будет дальше?
- Печорин?
- Да, - сказал она, опустив ресницы. Сердце вновь застучало размеренно. Все будет как надо.
***
- Я сказал: собирайся! – кричал отец, когда Юля отбирала у него коробочку с украшением. Отчего-то она была ей дорога больше, чем все то, что было в ее жизни. Не удивительно – искренность дороже денег. Только она. Не любовь. Искренность.
- Папочка, но зачем? – при всем старании она не могла лишить свой голос этого леденящего душу безразличия.
- Ты опозорила нашу семью! – отец смягчился под действием ее отрезвляющего хладнокровия.