- Как будто у нее когда-то было что-то, что можно опорочить, - сказала она, потянувшись за коробочкой. Тут отец замер, а потом, что было силы, ударил дочь по щеке. Она отлетела к кровати, словно была куклой, ударившись головой об угол прикроватной тумбочки.
Утро занималось за верхушками сосен. Рассвет, а в душе вечная тьма. Когда же она рассеется? В голове не чувствовалось боли, только гудение, которое возбуждало эмоции, которые, казалось, были похоронены. Но рассудок вмешался скорее, чем Жюли вступила в бой с отцом. Она встала, поправила платье. Слезы? Боже, почему она не плачет? Жюли передернула головой, отгоняя мысли и, проведя руками по юбкам, одернув жакет, вышла из комнаты.
****
С чемоданом в руках, шляпой, надвинутой на самый лоб, в черном дорожном платье, Жюли стояла прямо, как пик и держалась, словно скала. Все равно. Ей все равно. Уже ей не жаль Петербурга. Ничего не жаль. Только горечь во рту чувствовала от съеденного тайком померанца – тайком, так как она объявила бойкот. Отец сказал, что они как раз успеют к свадьбе Татьяны. Ей было все равно. Теперь, с бойкотом, она может молчать и ничего не отвечать, как хотелось ей всегда. Она еще больше убедилась, что сердце ее – камень. И всему виной те, что решают ее судьбу. Она посмотрела на дорогу, что шла нескончаемой заснеженной тропой вдоль сосновой рощи и расширила глаза, когда увидела идущего в ее направлении Печорина. Он махал руками, помогая себе быстрее идти и походка его не была такой же ленивой, как всегда. Она была даже резкой, решительной, угловатой. Карета уже подъехала и она собралась залезать. Вышел отец.
- Жюли? – Печорин окликнул ее и она застыла на подножке. Отец ополчился.
- Негодяй! – затараторил он, размахивая тростью. Гоша подошел к Жюли и придержал ее за руку.
- Жюли, он узнал?
- Qui, - кивнула она, чирикнув, словно птичка и уселась в коляску. Печорин кивнул.
- Пройдемте, мсье, - Печорин подтолкнул растерявшегося Алексея Нарышева обратно в дом, в последний раз глянув на Жюли, высунувшуюся из кареты. Все будет, как надо.
Глава 7. Печорина
Жюли стояла в полумраке комнаты, где колыхался невесомый тюль. Длинное зеркало перед ней в резной дубовой оправе позволяло ей оглядывать себя всю, чего ей делать отчаянно не хотелось. Но она смотрела, потому что чувствовала.
Бледная, как снег, она держалась ровно, с достоинством. На лице ее, словно два изумруда, сияли глаза, влажные, как и всегда. Или более влажные? Губы слегка приоткрытые, бледные, слегка розоватые… Красива ли она? Возможно. А быть может и нет. Она почему-то никогда не могла судить, красива ли она сама? Могла сказать это о любом, кроме себя самой, и не ошибиться.
Она провела свободной от букета флердоранжа рукой по гладкому белому платью, восхищаясь тонким кружевом на воротничке и длинных, слегка свободных, рукавах. Она восхищалась, но не пускала это чувство в душу на столько, чтобы действительно им увлечься. Так было со всем, что она делала, было так заложено, записано где-то на доске на Небе, и она, Жюли, ничего с этим поделать уже не могла. Был период, когда она не подпускала в душу чувств сознательно, но сейчас так просто происходило, без возможности что-либо изменить. Она не увлекалась своими эмоциями, не принимала ничего, и их в том числе, близко к сердцу.
Белое платье действительно было восхитительно. Нежное, элегантное – Печорин привез его из… Оттуда, где его прошлого было слишком много. Так много, что оно его, несомненно, изменило. Но платье, а особенно она в нем, привлекали все внимание, как бы ярко ни были одеты другие женщины на празднестве. Ее платье не требовало огромного кринолина и безупречно подчеркивало ее высокую, стройную фигуру. Шло чуть шире, начиная от колен и спускаясь в самый пол, сзади оборачиваясь в роскошный веер длинного шлейфа.
Весь сегодняшний день – туман, недоразумение, которое не должно было случиться по логике вещей. Печорин не из тех, кто женится… Ха, такая заезженная фраза, что даже произносить ее жалко и пошло. Каждый парень ее произносит с достоинством кокетливой недотроги. Быть может ее жених, будущий муж, просто из тех, кто ломается? Что его так отвратило от женитьбы?
Не в силах больше задумываться ни над чем, чтобы забить мыслями свою голову, Жюли выбросила свой букет, и метнулась в кресло, словно оно – единственное, что ее спасет. Отчего ее спасать? Голова гудела, ноги словно отнялись, так не чувствовали они ни прямой, как палка, спины, ни изящных атласных туфель. Все было как в тумане, тело гудело, окружающие детали не сохранялись в голове, тут же улетая из памяти навсегда. Что расскажет она детям о памятном дне своей собственной свадьбы? Одна. Если она еще минуту пробудет одна в этой комнате, она сойдет с ума. Но не встанет она с этого места. Не выйдет из комнаты, чтобы за дверью увидеть готовую к празднеству залу. Венчание – это то, чего не каждый достоин. Ни она, ни Печорин к этому не готовы. Слишком в их сердцах мало веры… Хотя что она знает о своем будущем муже? Ничего такого, чего никто бы не знал. Да и к сплетням о Лиговской она никогда не прислушивалась. Да даже сейчас ей было все равно – с кем он, что он. Ни малейшей зацепки на сердце, предвещающей ревность. Ревность – чувство с небес, хотя бы потому, что это чувство. Она запустила тонкие пальцы в свою элегантную прическу, в строении которой даже она сама не могла разобраться и уставилась в старый пол.