Я не знаю ни одного воспитанника из многочисленного коллектива колонии имени Горького и имени Дзержинского, который бы опять вернулся на улицу, за исключением одного, исключительно одаренного художника и одаренного мошенника. Его принимали члены правительства, ему удалось побывать в Кремле и все это делалось во имя мошенничества. Все остальные люди – командиры, летчики, если не орденоносцы, то замечательные стахановцы, педагоги, все передовые люди. 86 орденоносцев, и я буду орденоносцем.
Антон Семенович очень оберегал свой коллектив. Может быть, иногда до смешного оберегал. Он не позволял никакого постороннего вмешательства в коллектив. Я приведу такой случай. (Еще в первом коллективе в Полтаве, который был колонией для несовершеннолетних правонарушителей и при Николае II, в 1916 году я имел счастье там быть. Там был не педагог Макаренко, а дядька, была дежурка и на стенах висели пучки розг.) В 1921 году бушевал страшный бандитизм на Украине, и на большой дороге «Харьков – Полтава», в полукилометре от расположения колонии каждое утро мы констатировали 3-4-5 повешенных или труп есть, а головы нет.
Однажды в два часа ночи мы просыпаемся в спальне, все 60 человек, от какого-то не совсем естественного ощущения, и первое, что было замечено, это дуло револьвера, направленное против каждого, и сам Макаренко под конвоем поднял страшный крик:
– Вон, мерзавцы, отсюда!
Милиция отступила, но Антон Семёнович тут же сказал, что нужно бороться с бандитизмом. Были приняты меры. Мы выловили 27 бандитов, из них 12 оказались местными кулаками. Бандитизм в нашем районе был ликвидирован навсегда.
Чем определяется, мне хочется сказать как практику, творческая, созидательная деятельность детского коллектива, тем паче коллектива, который мы привыкли называть трудновоспитуемым? Между этими детьми и детьми школы никакой разницы нет. Детский коллектив включается в серьезную созидательную, творческую жизнь, которая их окружает. Для этого используется все: и труд, и театр, и художественное слово, и кисть, и музыка, и спорт. Главное, чтобы они знали: от того, насколько они будут целесообразно, разумно и честно создавать, творить, настолько будет благополучна и их собственная жизнь.
От того, что у нас в детских домах насаждается: что дети не должны сами полы мыть, что они и то, и то, и то не должны делать, а только должны потреблять, мы и имеем такие скучные вещи. Такие дети смотрят на нас, как на тех, которые все должны для них, а они – ничего. Мы пришли в детских домах к тому, что у нас растут иждивенцы. Что это за претензия на аристократию? Кто из педагогов не встает до школы, чтобы помыть полый приготовить обед, и кто не знает, что если один ребенок идет в школу в двенадцать часов, а другой в два, то последний накормит и оденет младшего. Так что же это за эксплуатация ребенка?
Мой детский дом находится в ста километрах от Москвы. Ко мне приезжают некоторые товарищи и говорят:
– Ах, так у вас полы моют девочки по 17 лет.
Девочки с большими претензиями на другие правила нашего общежития. В колхозах 14 —15-летние девочки и мальчики зарабатывают по 14–15 трудодней. А у нас 16-летние девочки носят челки и банты, а мы, воспитатели, должны подметать? И меня бьют ежедневно. Я отчитывался на районном партийном комитете, и мне сказали:
– Товарищ, это дело надо прекратить.
Я сказал:
– Вы повторяете Щедринского бюрократа – закрыть Америку!
Я пытался применить в детском доме под Москвой методы Антона Семеновича, создать, прежде всего, ему памятник – нормальный морально устойчивый детский коллектив, способный выпускать в жизнь таких людей, как я. А мне говорят:
– Так, вы макаренковщину насаждаете, вы командирскую систему заводите, порочную систему заводите, ни за что в жизни!
Нам говорят: «Вы не должны повышать голоса на ребенка». Я повышал, и часто повышал голос и исправил этим многих. Нам обязательно нужно и повышать голос, чтобы не было никаких недоразумений. Могу показать на примере.
Мне сказали, что никаких ревизий не будет, принимайте 550 детей и спасайте разложившийся коллектив. На 32-м году советской власти я застал в Подмосковье детский дом, где дети лезут в землю. Нарыли вокруг катакомбы, сидят там, хрюкают и ни на что не реагируют. Волосы длинные, сидят на крышах, бьют воспитателей и бьют девочек. Когда я согласился взять этот дом, то думали, что я сумасшедший человек. Когда меня спросили, чем мне помочь, я сказал:
– Будьте любезны, месяц не приезжайте и не мешайте работать.