Однако, в отличие от естествоиспытателя, наблюдающего за предметом своего исследования со стороны, педагог, образно говоря, находится одновременно и в «колбе», где он непосредственно взаимодействует с ребенком, и вне ее, – когда он изучает этот процесс. В современной науке это называется включенным формирующим экспериментом. Сложнейшая позиция, когда ты одновременно являешься и экспериментатором, и испытуемым. Она требует предельной искренности, самокритичности и бесстрашия экспериментатора, готового честно зафиксировать в протоколе все увиденное, включая собственные просчеты, глупости и ляпсусы, допущенные в работе с детьми. Собственно говоря, такому включенному формирующему эксперименту над самим собой и детьми посвящена эта книга. Временные рамки эксперимента: тридцать с лишним лет. Начался он с момента появления автора этой книги в школе, а продолжается по сей день. В науке длительный эксперимент именуется лонгитюдом. Но я не собираюсь пугать молодого коллегу большим количеством специальных терминов.
Терминологическая перегруженность – еще один неизбывный грех академической педагогики, искусственно затрудняющий ее освоение. Очевидно, что каждая наука должна иметь свою систему понятий, категорий и терминов, позволяющих специалистам говорить на одном языке. Но в последние десятилетия язык педагогики оказался замусорен обломками плохо усвоенной психологии и крохами с барского стола методологов. Как-то в выступлении одного из моих ученых-коллег услышал я поразительную фразу: «Вертикальная и горизонтальная диффузия дессиминационных процессов». «Дессиминация» в переводе с английского – распространение передового опыта. Надо понимать так, что горизонтальная диффузия – это распространение педагогических инноваций по горизонтали: от школы к школе, а вертикальная диффузия соответственно тот же процесс, но идущий сверху, например, из институтов усовершенствования учителей. Звучит солидно, а, по сути, происходит то, о чем говорил французский писатель Леото: «Все может быть выражено ясно, и не уметь ясно выражаться – признак неполноценности, а выражаться неясно намеренно или ставить это в заслугу – глупость». И Макаренко, и Корчак излагали свои педагогические выводы прозрачным литературным языком, поскольку знали свой предмет настолько хорошо и могли представить его так, чтобы он даже не посвященным в тонкости педагогики людям казался несложным.
Но дело не только в форме изложения педагогических изысканий. С юности я увлекался театром, перечитал множество книг из области театроведения, но никак не мог заставить себя одолеть книгу К. С. Станиславского «Работа актера над ролью». Засыпал уже на десятой странице. Однако стоило мне организовать в школе ученический театр и начать работать над актерским мастерством юных исполнителей, та же, ранее казавшаяся скучной, книга стала настольной, и я с напряженным вниманием вчитывался в каждую ее строчку. Также и с педагогической литературой: пока на практике не столкнешься с реальными проблемами, не устанешь от вынужденной необходимости каждый раз заново изобретать педагогический велосипед, осознанной потребности в ней не возникнет. Парадоксально, но во всех педагогических вузах педагогика преподается на первых курсах, т. е. тогда, когда она еще не может быть востребована. С другой стороны, нельзя же допускать на практику в школу студентов, не имеющих хотя бы общих представлений о специфике своего труда. Это неразрешимое противоречие и подвигло меня на написание книги, в которой, смею надеяться, мой молодой коллега увидит живую, динамичную картину школьной жизни во всем ее жанровом многообразии: с серьезными психологическими драмами и комедиями, порой переходящими в фарс, лирическими поэмами и криминальными сюжетами. Чего греха таить, даже театр абсурда имеет место в школе, которая полностью отражает все, даже лишенные смысла и перспективы, тенденции окружающей ее жизни.
Книга сложилась из школьных историй, в которые, в силу своих директорских обязанностей, я был вовлечен за долгие годы работы. Так родился своеобразный «Педагогический декамерон», включающий приключения и злоключения самого автора. Забавные и печальные, относительно простые и неимоверно сложные педагогические ситуации, требовавшие немедленного разрешения. Предупреждаю, что, решая, или, как сейчас чаще говорят, «разруливая», те или иные проблемы школьной жизни, автор не всегда выглядел безупречно. Куда там. За многие, когда-то казавшиеся такими эффективными, а на деле просто выглядевшие эффектно педагогические жесты сегодня неловко. И ныне, уже с позиций прожитых лет и пройденного пути я, вероятнее всего, изобрел бы другие, более точные ходы для регулировки отношений между взрослыми и растущими людьми. Тем не менее, перебирая в памяти пережитые ситуации, я, в полном соответствии с заветом классика, «строк печальных не смываю». Это тем более важно, что официальная педагогика не любит признаваться в неудачах и поражениях, по крайней мере она не стремится фокусировать на них свое внимание. К сожалению, поражения неизбежны, что предопределено вероятностным характером педагогических рекомендаций, выполнение которых не гарантирует стопроцентного успеха. В этом педагогика сродни гораздо более оснащенной и точной, но также до конца не предсказуемой медицине. Но у наших коллег-медиков есть устойчивая традиция, которую и нам, педагогам, не грех позаимствовать. Там любой клинический случай, когда обойма испытанных методик и лекарств не привела к желаемому результату, подвергается детальному анализу и обстоятельному обсуждению, на основании которых делаются соответствующие выводы, полезные для будущей врачебной практики. Вот я и решил, рискуя, как выражаются сегодня, «подставиться», вынести на суд своих начинающих коллег целую серию «клинических» случаев, предоставив читателям возможность покритиковать автора и его педагогические методы, невзирая на чины и звания. «Разбор полетов» после чтения входит в сверхзадачу этой книги. Аналогия педагогики с медициной навеяна не только переплетающимися, а по сути дела, неразделимыми задачами врачевания души и тела. Человеку со стороны, попадающему в школу, она представляется весьма специфическим заведением. «Как вы здесь работаете? Это же сумасшедший дом», – достаточно частый сочувственный вопрос, который приходится слышать от посетителей, оказавшихся в разгар перемены на нашей суверенной территории. «Да, пожалуй, похоже, но это мой любимый сумасшедший дом», – отвечаю я в подобных случаях.