— Не делайте этого и помните, что корона Кастилии должна прежде всего оставаться единой!..
Ответ настоящего короля, как замечает Айяла в своем труде…
Кроме того, такой ответ свидетельствует об определенном национальном чувстве, которое, несмотря на уродливую эпоху, уже зародилось в душах испанцев и предвосхищало великое будущее Испании.
13 марта 1369 года часовые замка Монтьель ближе к концу ночи сообщили, что на равнине зажглись огни и они, кажется, приближаются к крепостным стенам. Это был авангард Энрике, который при свете факелов выбирал позиции для сражения. На рассвете король Педро на расстоянии полета стрелы от первого укрепления увидел блестящие доспехи французов и более темную толпу кастильских легких всадников.
Надеясь врасплох застать врага, устанавливающего свои шатры, он приказывает поднять свой флаг и лично отдает приказ начать сражение. Под яростной контратакой войск Бега де Вилена его маленькая армия разбегается и в беспорядке отступает к замку, где у нее хватает времени только на то, чтобы укрепиться. А в это время дю Геклен и Энрике осаждают стены замка и расставляют своих людей перед главными воротами.
Не считая мавров, которые имели неосторожность слишком рано начать атаку и были разбиты наголову, бой закончился без большого кровопролития, но Педро теперь занял центральную башню, без еды и оружия, почти без воды, и лишился своего лучшего друга, Хуана Ксименеса из Кордовы, ставшего одной из немногих жертв этого боя.
В этом критическом положении королю приходит необычная мысль (такое могло прийти в голову только людям, которые судят остальных в меру своей низости!): подкупить храбреца дю Геклена, которого он считает вожаком наемников и разбойников, готовым на любое выгодное предательство. Педро тайно посылает к дю Геклену переодетого рыцаря Родригеса де Сенабриа. Тот хорошо знает коннетабля, так как недавно был его пленником и смог оценить его отвагу во время взятия Бривьески в 1366 году. Сенабриа приходит к месту стоянки дю Геклена, находит его в своем шатре и откровенно говорит ему:
— Мессир Бертран, умоляю вас пожалеть благородного короля, моего хозяина. Его благодарность будет огромной, а для вас будет большой честью, когда все узнают, что он обязан вам своей жизнью и короной.
— Друг мой, — отвечает дю Геклен, удивленный таким вступлением, — когда-то я с вами обошелся благородно, поэтому вы не должны со мной так разговаривать. Мой король послал меня сразиться с союзником англичан, и я бы предал его, если бы спас вашего короля.
— Если вы согласитесь перевезти дона Педро в безопасное место, — неловко отвечает Родригес, — то он обещает отдать вам города Сория, Атьенсу, Альмазан, Монтеагудо, Деса и Серон, а, кроме того, двести тысяч золотых дублонов высшей пробы. Вы будете первым в этом королевстве, и он всегда будет считать себя вашим должником.
Нахмурив брови, бретонец прибегает к одной из своих хитростей, которые не раз помогали ему в боях:
— Друг мой, раз так, то мне нужно время все обдумать и переговорить со своими командирами.
Дю Геклену пришла в голову мысль притвориться, что он принимает сделку и, таким образом, заманить короля Кастилии в его же ловушку. Но его сдерживало одно сомнение: будет ли достойно выдать секрет рыцаря?.. Однако дю Геклен быстро находит ответ: раз Сенабриа сам задал такой позорный вопрос, то тем самым он поставил себя вне рыцарского закона. Поэтому он не имеет никакого права на соблюдение тайны и, даже напротив, было бы нечестно скрыть разговор от графа Трастамарского и не посоветоваться с ним, как поступить.
Когда Энрике сообщили об этом разговоре и спросили его мнение, то тот, желая прежде всего отблагодарить дю Геклена, пообещал подарить ему предложенные Педро поместья. Затем он предложил выманить короля Педро из замка и схватить его.
Историки не могут прийти к единому мнению о том, хотел ли коннетабль, чтобы Педро стал его пленником (в этом случае он, конечно же, сохранил бы ему жизнь), или он пообещал передать его графу Трастамарскому, что означало бы заранее принести короля в жертву. Фруассар придерживается первой версии, Айяла — второй. Зная благородство дю Геклена, мы склонны думать, что драма, о которой речь пойдет дальше, была егоошибкой и даже вызывала у него горькие воспоминания.
Продолжая колебаться, дю Геклен все-таки отправил Родригеса де Сенабриа за королем и попросил привести Педро в свой шатер.
23 марта 1369 года, спустя десять дней после битвы при Монтьеле, Педро с Родригесом, Фернандо де Кастро и двумя оруженосцами под покровом ночи покидают замок через потайной ход, ведущий в ров. Чтобы создавать меньше шума, копыта лошадей обвязали тряпками. Король был одет в легкий камзол, на который он сверху накинул темный плащ. Дю Геклен ожидал у крепостной стены.
— Не будем терять время, — сказал ему тихо король, — пора идти.
И, как будто почувствовав в молчании француза какой-то подвох, он сделал мимолетный жест, словно поворачивая обратно. Но его лошадь уже держали за узду и вели по направлению к шатру бретонского капитана Ива де Лаконнета.
Только он подошел туда, как на пороге шатра, приподняв занавес, появился человек в доспехах с поднятым забралом шлема. Это был граф Тра-стамарский.
— Где, — воскликнул он громовым голосом, — этот еврейский бастард, сукин сын, который называет себя королем Кастилии?
Неожиданный намек на ходивший когда-то по Испании слух (упоминающийся, например, в не внушающих доверия произведениях французского монаха Филона де Венета), о том, что королева-мать Мария, отчаявшись родить наследника королю Альфонсу, якобы подменила своего мертворожденного ребенка сыном одного еврейского торговца…
— Я — король Кастилии, — ответил Педро, сделав шаг навстречу своему брату, — а сукин сын — это ты!…
Энрике, ухмыляясь, быстро подходит к Педро, ударяет его рукоятью своего кинжала, как бы приглашая сразиться, и готовится вытащить меч. Но они так близко стоят друг к другу и настолько плотно окружены, что никто из них не может вытащить оружие из ножен. Тогда они схватываются врукопашную. Король Педро, который сильнее Энрике, валит его наземь и, бросив его на походную кровать, не дает встать под тяжестью своего веса и пытается проткнуть его кинжалом, найдя зазор в латах. Согласно рыцарскому закону, в их поединок никто не вмешивается, а вокруг них образуется круг людей, наблюдающих за сражением.
Тут арагонский рыцарь Рокабери (по свидетельству Фруассара) или один из пажей Энрике (по словам Айялы), или сам дю Геклен (если верить некоторым народным рассказам) приблизился к дерущимся и схватил короля Педро за ногу. Это помогло графу Трастамарскому освободиться, одержать верх и воткнуть Педро в бок кинжал. Итак, согласно проклятию Священного Писания, тот, чей кинжал столько раз убивал, сам умер от кинжала!..
На глазах свидетелей этой ужасной сцены, чувствовавших, что игра закончена, и не решавшихся вмешаться, граф Трастамарский плюнул на труп своего брата, а затем приказал одному из оруженосцев отрубить голову, которую он отправил в Севилью, чтобы повесить ее при входе в королевский замок. Один каталонский летописец того времени утверждает, что до этого ее провезли по улицам города, а тело, зажатое между двумя досками, висело на зубцах крепостной стены.
Только век спустя при Хуане II эти мрачные останки погребут в Мадриде, в крипте монастыря Сант-Доминго эль Риаль. Потом на какое-то время они пропадут, пока в 1868 году их не перевезут в королевскую часовню в Севилью.
По странному стечению обстоятельств Педро Жестокий покоится там между могилами де ла Падильи и дона Фадрика — любовью и ненавистью, двумя сторонами его страшной жизни.
ЛЕГЕНДА
XIV. Век преступлений
Прежде чем перейти от хроники Педро Жестокого к легенде о Педро Справедливом, в оправдание тирана следует отметить, что было бы слишком несправедливым не учесть эпоху и место, где он жил. Он стал не единственным королем в череде испанских правителей, получившим такое прозвище, но своей жизнью и поступками Педро Жестокий воплотил самую роковую эпоху, которую когда-либо знал христианский Запад.