— Та тогой… генік той, шо приве́зли, то у нього стартеру капець, — говорит в пространство Механ и замолкает.
— Не томите, больной, расскажите симптомы. — На самом деле я радуюсь, что что-то отвлекло меня от сравнения номеров автоматов. — Будь откровенен, сын мой, как на исповеди.
— Того я на позатой рік був у батюшки…
— Васюм, я пошутил! Шо там у тебя не получается?
— Ключ, — говорит Механ и вздыхает. — Без ключа не заведемо. А ключа нема.
— А шось… — Я вынимаю из командирской пачки, традиционно забытой на койке, последнюю сигарету, и верчу ею в воздухе. — Якось без нього? Снять к херам тот блок, как-то…
— Ні, то не піде, най до батюшки не ходи. — Механ смотрит на меня с великолепным презрением знающего человека, разговаривающего с неразумным дебилом. — Не буде́.
— И шо делать?
— Шо?
— Так, Вася. — Я подымаюсь со своей койки, сую ноги в тапки и выхожу из кунга. Уууу, а прохладно сегодня. — Смотри. Ты пришел ко мне с проблемой. Так? Так. И шо? Как ты приблизился к ее решению? Оттого, шо ты мне нажаловался, ничего не изменится. Ни задача эта не уйдет с твоих мужественных широких плечей, ни я не рожу тебе тут новый генератор. Так вот я повторяю вопрос.
— Який?
— Шо делать? Шо ты будешь делать, мой немногословный соратник?
— На ПТОР треба, — тут же выдает Механ.
— Огоооо… Необычное, но смелое решение. Нахрена?
— Той може там шось є.
— Так. Смотри. Я завтра собираюсь в батальон, на РАО. Беру тебя, и давай как-то разй@буйся, я не знаю…
Звонит телефон. Бибиканье, неожиданно громкое, заставляет меня вздрогнуть и резко полезть обратно в кунг. Васюм мнется дальше, а это значит, что генератор — не единственная проблема, которую он пришел взгромоздить на мою голову. И, главное, дождался же ж, пока коммандер спетляет… уйдет на позицию полетать… интрыган, блин.
Номер неизвестен.
— Але.
— Мартин?
— Слушаю.
— Это Вадим. Вадим Абрамов, узнаешь? Зимой виделись…
Зимой, зимой… В отпуске был. Шо ж это за Абрамов-то?..
— Друже, вибач, не помню.
— Тю! Народный Тыл! Ты ж теплак на ремонт привез…
— Тьфу, блин! Ай, завтыкал, сорри! Привет, дорогой.
— Не занят?
— Занят, конечно, война ж, все дела, «пизд@рэз», ракеты падают, снаряды, мины… Пишу тебе… тьфу, говорю с тобой из разбитого танка. С ноги павшего товарища.
— (ржет) Здорово. Слушай, там Рома Синицын уже с Танцором говорил, но я тебя еще набрал. Короче — есть дело.
— Какое? У нас все есть, нам ничо не надо. Пришлите танк.
— Ну да, ну да… Вам ваш бусик сильно нужен?
— Вадим, ну ты прикалываешься. Наш бусик пал смертью храбрых в неравном бою с ПТУРом.
— Но он на ходу?
— На ходу. А шо? На запчасти не отдам. Предлагали уже. Он мне дорог, как память моему тупому везению.
— Та не отдавай, блин. В музей отдай.
— В музей?
— Да. Музей АТО в Днепропетро… в Днепре.
— Шо за музей?
— Та ты все пропустил. Нормальный музей. Серьезно. От ОДА.
— От ОДА — и нормальный? Ты пошутил?
— Да я сам в шоке, прикинь. Не, реально, хороший, уличная экспозиция — супер.
— Ну, якщо в музей… Ну бери. Тока как я его туда ээээ… Новая Почта не возьмет.
— Мы его заберем. Он на ходу?
— Ну… Нема стекол, всех. Дверки одной. Ну и по мелочи там — стойки, херойки… ляда не закрывается… ну ты видос видел.
— Короче, договорились? Нехай он нас дождется.
— Та не вопрос, друже.
— А мы тебе отомстим.
— Це за шо?
— Побачиш. Давай.
— Давай.
Отомстит он, ти ба, які усі сурьозні. Хочешь заинтриговать идиота? Да, как? Завтра расскажу.
Весна. Весна не понимала, хочет она на Донбасс или нет. Весна робко трогала посадки, дороги и терриконы, проводила теплыми руками по макушкам вояк и заглядывала во дворы местных. Весна была нерешительна, как комбат, увидевший рапорт на полтонны соляры. Как бы вот умом понятно, что надо, но рука не поднимается. Весна была… очень апрельской и на всякий случай напоминала нам об этом перепадами настроения. Весна шестнадцатого служила в ЗСУ на керівній посаді, и мы почему-то ждали ее так, как будто от нее зависел конец войны. Или на крайняк — полная «цэвэшка» воды.
— Вода! — хлопаю я себя по немытой голове и тут же закашливаюсь.
Лезу в карман, принцип же «кашляешь — закури» никто не отменял. Опять сопит Васюм, потом тоже пыхает «красненькой» в несмелое небо. Весна чихает далеким прилетом на «Эвересте» и вслед за ним бурчанием батальонной радейки.
— Мартіііін, — опять тянет Механ.
— Вася, не молчи, родной, не заставляй тебя расспрашивать. Давай уже, жги.
— Тре гєнікі обслужити.
— Це як?
— Два гєніка тих, шо «форте» та красний — тре везти до мастера. Бо ми на одном гєніку остались, як наї@нецця — то все.
— Бля… Эта, сцуко, армия, если что-то может навернуться, оно обязательно навернется. Ладно. Завтра грузим в «лендик» и едем в Ваху. Перед… не, после ПТОРа. Сукааа… опять день в разъездах, как же оно вже задолбало. Норм?
— Та норм. — Васюм с чувством выполненного долга разворачивается и топает к своему бунгало. Нагрузил меня и всё, справился. От блин.
На кабине нашего ЗиЛа, нагретой невнятным солнцем, сидит Мастер и болтает по телефону. Возле третьего блиндажа, точнее, возле ямы, обозначающей его невеликие размеры, расхаживает высокий худой Лом в необъятной куртке Хьюстона и размахивает своей пррррелестью — бензопилой «Штиль». За ним ходит задумчивый Президент, и это странно. Обычно Президент, известная уже в пределах целого батальона язва, вообще не бывает задумчивым, он бывает довольным и язвительным, хмурым и язвительным и иногда — спит. На ВОПе тихо, только наверху, возле пятого блиндажа, чавкает лопата — Ярик копает, ну или Варва. Не, матов не слышно, значит Варва.
Мастер убирает телефон и остается сидеть на капоте. Ноги в дутиках стоят на бампере, зеленая куртка-подстежка, замызганная и слишком большая, обвисает на плечах. Под задницу Толик скатал и подложил край зеленой масксети, которой накрыта машина. Я поднимаю голову и щурюсь на солнце, а солнце все сильнее сушит наш маленький террикон.
— Чуеш, — говорит Мастер и потягивается. — Это как-то тупо.
— Шо именно?
— Ну у нас кунг зеленой сеткой накрыт.
— И?
— Ближайшая «зеленка» с листьями — елка в Волновахе. Тупо получается зеленое пятно, если сверху посмотреть.
— О. Давай кунга грязью обмажем? Отэто ржака будет. Тока комбат не оценит.
— Нас иметь — что небо красить. Или краску не завезли, или лестница короткая, — отвечает Толик стандартной народной военной мудростью. — Но все равно палево же.
— Сверху, — я для важности поднимаю палец и тыкаю в прозрачное небо. — Видно все, ты так и знаааай… И кунг наш, чем его ни обмажь. И красный спальник Васюма. И две «бэхи», беспалевно стоящие тут же. И даже «цэвэшку»… Мля!
— Шо?
— Совсем я дурной стал. Отут помню — и тут же забываю. Вода тре, в «цэвэшке» херня осталась.
— «Цэвэшкаааа»… — протягивает Мастер и вздыхает. — От, бля, проблемы у нас.
— Ты чего такой смурной?
— С женой говорил.
— Аааа…
А что тут добавить? Жены скучают, жены нас не грузят, стараются беречь, но все равно сквозь обычные слова «жива, здорова, скучаю» все время слышится вот это вот «скучаю». Плохо им без нас, откровенно плохо. Моя жена как-то, примерно четыре месяца и тысячу лет назад, сказала «я и не думала, как много ты всего по дому делаешь…», и я сначала довольно ухмыльнулся… а потом подумал, как ей сейчас — без меня, с ребенком вдвоем в квартире. Как? Как я могу это представить толком?
Наши жены не просто скучали — они научились справляться, решать, делать, закрывать все вопросы и растить наших детей… и еще — они готовились к нашей смерти.
Нет, конечно же, они не готовились, но вот честно, положа руку на сердце, каждую, наверное, жену посещала эта мысль: «А что, если?» А что, если однажды я не дозвонюсь до него? А что, если вот это бубнение по телевизору «… сьогодні в районі проведення антитерористичної операції загинуло…» — про него? Что, если теперь — МОЙ, если пришла ЕГО очередь? Если вот всё, всё, ВСЁ, больше его нет и никогда не будет?