— Погоди… Возьми «мотор» целый.
— Нахєра? Баофенг же є.
— «Моторола» дальнобойней. И по «мотороле» вы, «если шо», с «Кандагаром» свяжетесь на четвертом. Наш — второй, батальон — третий. Повтори.
— Та запомнив.
Мы идем за крайний капонир, где фырчит «Урал», уже развернутый на выезд.
— Здоров, — машет мне из кабины Дизель. — Так я спускаюсь?
— Кто с тобой?
— Яричка.
— Валите с Богом, мы за вас отомстим. Где Ломтик?
— Тута я, — выступает из полутьмы замотанный, как красноармейцы в финскую, Лом.
— Сколько вас?
— Шесть.
— Мало.
— Нормально, — вклинивается Ярик, — там більше грузить, чим пилять. Гала другу пилку зро́бив.
— Грузитесь на «Урала».
— То ми пішком хтіли.
— Та ну. Заморозок, темно еще, не гони, сепары спят. Спокойно доедете.
— Оце вже й буде зашибісь!
— «Зашибісь» буде, когда вы машину дерева подымете, — говорю я и машу рукой. — По рации выйди, как доедете. Тока с краю не пиляйте.
— Де «Урал» за́йде — там і пиляєм. — Ярик кряхтит, откидывая борт.
Мужики тянутся к машине и начинают по двое заползать в кузов. Небольшого роста Гала подбегает, размахивается и швыряет внутрь бензопилу. Та попадает во что-то мягкое, слышны маты, Гала улыбается и лезет следом.
«Урал» тихонько скатывается по дороге, громада машины, чудом еще ездящей, уменьшается, я стою посреди дороги и провожаю его взглядом. На «Чарли» курят и тихонько разговаривают Михалыч и Сепар. Ветер, поднявшийся вчера вечером, рвет полы куртки и рассыпает искры с сигарет наряда, и заглушает звуки… и это нервирует. Пехота живет звуками — слушай, брат, слушай постоянно, иначе с неба упадет кусок металла и сделает из тебя деньги. Сколько там нынче выплаты семье по смерти, шестьсот штук? Чи вже больше? Мабуть, тре еще поспать, пока можно. По рации выходит Ярик и говорит, что доехали. Норм, можно идти досыпать.
Ах-ах-ах! АГС выплевывает три гранаты и замолкает. Так, это «Браво», и шо у нас происходит? Я почти бегу в кунг за рацией, оскальзываясь на крупной щебенке, распахиваю дверку и отодвигаюсь в сторону. Ну его нафиг.
— Васяааа, — тяну я.
— Заходь, не боись, я сегодня добрый, — слышится хриплый голос, потом шебуршание и удар ног об пол. — Мля! Та твою же ж…
— Чистых носков больше нет, — быстро говорю я и вскакиваю на лесенку.
— Блин… Ладно. Хто стрелял?
— «Браво».
— Браво — Танцору. Браво — Танцору, — берет Вася рацию.
Я нагибаюсь к прибитому степлером над буржуйкой листику с нарядами и пытаюсь сообразить, чья сейчас смена.
«Браво» не отвечает. Вася продолжает бубнить в рацию, я застегиваю куртку и начинаю напяливать броник. Тьфу, мля, да нафиг оно надо! Кидаю два магазина в боковой карман «горки», подхватываю РПК, отбираю у Васи рацию и выскакиваю наружу. За спиной кряхтит и облачается коммандер.
— Хто на смене?
— Джонни и Петя из «брони».
— Ярик спит?
— Ярик по дро́ва поехал десять минут назад.
— То они не по нашим ввалили?
— Та ну. Не первый раз же ездим, да и с вечера предупреждали. Не буду ж я по рации перед выездом говорить, что от нас сейчас машина пойдет. Може, и не спят сепары, ввалят вслепую «зушкой»…
— И не попадут.
— То они по-нормальному не попадают, а тут как раз «на дурака» могут и попасть. Как Ярик тогда из «дашки» на полтора километра двух сепаров разобрал. Случайно ж вышло.
— Ну да, ну да… Готов?
— Усегда.
— Погнали.
Заворачиваем, оскальзываясь, за угол кунга и сталкиваемся с Петей. Хмурый Петя тащится нога за ногу, размахивая за антенну «моторолой», и бурчит. Петя — здоровый, толстый, заросший, одетый в три куртки и с наброшенным броником — мехвод одной из наших «бэх», арендованных на момент занятия позиций у «семьдесятдвойки» и забытых вернуть. Сами экипажи «бэх» не жалуются, копают, как все. Продукты «семьдесятдвойка» на них выделяет в шестую роту, на «Кандагар», но мы договорились с Бураном, что этих четверых мужиков мы сами прокормим, а они за это у нас «бэхи» не забирают. Опорник опорником, но, когда знаешь, что у тебя за спиной в капонирах стоят две бубочки на ходу и с полным (двойным? тройным? или уже четверным?) БК, оно как-то… спокойнее, что ли. И «Кандагару» хорошо — у них самих три «бэхи», а жить и у них не особо есть где, тоже копают, як дурные.
— Стой, кто идет, — говорит Вася и тормозит, загребая ногами по скользким выбоинам. — Стрелять буду.
— Стреляй, — сипло говорит Петя. — Всех не перестреляешь.
— Ты хера тут гуляешь, сонечко?
— Батарейка села.
— Вы ж брали запасную, — Вася забирает у Пети рацию и начинает клацать верньерами. Рация выдает трехтоналку и после молчит.
— Обе сели. Не держат ни хрена ваши аккумы.
— Мы тут вже пересрали чутка. А чего стреляли? По нашим?
— Та наши проехали вже. — Петя сопит забитым носом, потом отворачивается и громко сморкается. — Уууу, мля, аж полегшало… Не, то на краю карьера фигня какая-то. Покемона нема, с калаша Джоник запретил стрелять. Чего-то. Хлопнули с «гуся».
— Правильно Джонни сказал, бо там шестьсот метров, с калаша ты разве что в карьер попадешь. Да еще и с теплаком в руках… И шо? Есть результат?
— Кабаны. Со свиненками.
— Кабаны… Кабаны… И поросята… Ммммм… — Глаза Васи загораются.
— Мля, — бурчу я и разворачиваюсь к кунгу за запасным аккумом. — Ну вот нахера ты сказал, а?
— Шо? Шо было, то и сказал.
— Мартин! — воодушевленно говорит Вася, протискивается мимо меня и ставит АКС в стойку. — Не раздевайся! Мы идем на охоту!
— Мля! — я втыкаю аккум, и рация радостно пищит. — Мля!
Безнадежно испорченное утро
По Африке, по Африке. Мы идем по Африке. Пыль-пыль-пыль-пыль от шагающих сапог. Отдыха нет на войне. От командира. Которому попала в голову охота.
— Васяаааа… — тяну я, едва поспевая за шагающим коммандером. — Ты ж директор СТО. Откуда це в тебе?
— Зов предков.
Вася, необычно бодрый и до противного веселый, шагает по дороге. В глаза нам бьет встающее солнце, и в огненном ореоле кажется, что коммандер светится. Преподобный ротный.
— Блин. Мне еще в батальон ехать. И в Ваху.
— Успеешь.
— Ружжо хоть зарядил?
— Не ссы, все учтено могучим ураганом.
— Патрон хоть с пулей?
— Откуда я знаю?
— Вася… — Я догоняю его и смотрю в глаза: — Ты хоть примерно соображаешь, как охотиться на кабана?
— Ніт, — гордо отвечает Вася. — Вот и узнаем.
— Сукааааа… Ты понимаешь, шо твоя дробь в хер знает каком патроне его не возьмет?
— А автомат тогда тебе зачем?
— А чего ты сам автомат не взял?
— Фи! Окстись, дитя города! Это неспортивно!
— Нам п@зда, — печально говорю я. — Надо хоть с «Альфой» поговорить, шоб из «дашки» поддержали, когда нас кабан рвать будет.
— Не ссы, военный. — Васю переубедить невозможно. — Кабан нам не треба. Нам треба свиненок. Нэжний-нэжний.
— Вася… А может, ну его, а? Я кофе сварю… Варву потрусим, у него еще сыр, може, есть…
— Вот порося завалим — тогда и кофе.
Вася сосредоточенно шагает, держа на сгибе локтя самое страшное, идиотское и кошмарное на всем белом свете ружье.
Эту ружбайку я увидел еще под Старогнатовкой и икал после этого пару часов. История ее попадания во вторую роту была покрыта тем же мраком, как и наличие катушки связистского провода, и бочек с ПММ, и еще многих ништяков, и непреложным было только одно — ружжо передавалось от ротного к ротному. Это была курковая одностволка двадцатого калибра, при попытке переломить ее распадающаяся на две части, слабо связанные ремнем от АК. Причем части были от разных ружей, и при каждом выстреле я ждал, что ее разорвет на запчасти, а вместе с ней — и голову ротного. Более идиотского, занедбаного и опасного ружья я никогда не встречал ни до, ни после. Даже «копаные» после войны трехлинейки выглядели более ухоженными и приспособленными к стрельбе, чем это одоробло.