— Вітя, ти новості слухав? — Комотделения сегодня явно тянет поговорить.
— Та да.
— Шо там?
— Та нічо хорошего. Я хєр його знає, такой фігньой страдають, вродє в странє войни нема.
— Ну.
— Завтра, кстаті, в мєхана днюха.
— Це з якой бехі?
— З другой.
— Най ротний везе в магаз чи на ринок.
— Сємак возьми и «блека» дві пляхі. Нє, три.
— Ага.
Молчание долгое, тягучее и почти сладкое, как отблеск звезд в слезящихся глазах. Непонятно — мир или бесконечно огромен, в мириадах галактик и черных дыр, или неизмеримо мал, сжавшись до тех несчастных метров, которые можно различить в вечном сумраке.
— Дімааа…
— Та шо тєбє?
— Чуєш… Тєбє нє впадлу…
— Не зайобуй.
— Дім, я старший еспешкі, я і пріказать могу.
— Жене своїй приказуй. Не піду я за аккумом. Хай Вітя йде. — Дима поводит покатыми плечами и переступает толстыми ногами. Хоооолодно.
— Я не можу. У мене той… як його…
— Дєбілізм!
— … Ночноє зрєніє в мене хєрове. Та й пост кидать нєльзя. Бо впаде.
— Шо впаде?
— Все. Нахєр все впаде.
Трое продолжают стоять, бессмысленно и бессменно, вечно, поводя головами и лениво переругиваясь. Скучно тут — смотреть в глубокое «ничто», держа на трех огромных спинах забавно-плоскую, раздираемую, сотрясаемую, вечно недовольную, но такую любимую Землю.
Бо если они уйдут — нахєр все впаде.
Утро
Вася спит. Спит до сих пор, хотя уже без пятнадцати семь, а в семь мне в наряд на «Чарли», и Президент топчется и сопит возле кунга, втягивая трепещущими ноздрями запах кофе. Серега даже не орет с утра, не обзывает меня «пиписькой» и не язвит, и это еще более странно, чем проспавший всю ночь коммандер.
Обычно Вася засыпает сразу после вечернего обстрела и нашей минометной ответки, то есть, примерно в одиннадцать. Я втыкаю минимум до часа ночи, потому что ночь — единственное время, когда более-менее поднимается интернет и можно почитать бело-черную ленту фейсбука.
Потом он просыпается в два и не спит до пяти, и никто из нас не может понять — почему. Вот просыпается — и все, ворочается, вздыхает, бурчит, ходит покурить, достает наряды по рациям, может сходить на позицию или погрохотать чайником. Засыпает ненадолго, и тут я просыпаюсь в наряд, приходит Президент, и разыгрывается обычный утренний спектакль «моя любимая и ненавидимая семья». Вася ворчит, лезет в фейсбук, потом ему становится скучно, и он приходит к нам в наряд попить кофе.
Мы привыкаем получать новости из фейсбука и из наших многочисленных чатиков. В мессенджере у меня есть переписка «Докуч», в которой — соседи слева и справа, точно так же сидящие в таких же дырках в земле, смотрящие в такие же теплаки и копающие такими же лопатами. Мы скидываем друг другу координаты новых сепарских точек, оперативную инфу, троллим друг друга или договариваемся про взаимовыгодный обмен. Мы, например, богаты на топливо. Были. И на ракеты для ПТУРа, у нас сейчас чуть ли не двадцать штук. Но у нас мало ОГ-9 на СПГ и постоянно заканчиваются Б-32 на «дашку». Зато на ОГ-9 богата шестая рота — им по ошибке привезли, но которая просто не получает бензина на генераторы. И горизонтальные связи в армии не отменит никто и никогда, вдоль всей линии фронта постоянно происходят какие-то встречи, обмены, просто дележка всего, включая иногда и продукты.
Эту ночь Вася проспал всю, и даже ритуал подогрева чайника, кряхтения, привязывания к ногам берцев и заливания кипятка в термос его не будит.
— Товой… — почему-то шепчет Серега, когда я вываливаюсь из кунга, с РПК в одной руке, термосом во второй и запасными аккумами в третьей. — То він там не крякнув?
— Та начє нє. — Я пытаюсь не упасть, боковушки незастегнутой плитоноски раскачиваются, хлопая по ногам. — Вроде дышит. Нехай поспит, скоро Ляшко ехать забирать с заправки.
— То, може, ми з тобою з’їздимо?
— А наряд?
— Підмінимось.
— Ну посмотрим. Новость, кстати, хорошая есть.
— Яка?
— Я пост написал… нам пять аккумов на моторолу приедет. Литий-ионных.
— Хорошо служить со звєздой фєйсбука, — ворчит Президент.
— Ну да, поподкалывай меня, поподкалывай… — Я перехватываю холодный РПК и бреду в сторону «Чарли». — О, успеваем.
В наряд принято приходить заранее, эдакий негласный джентельменский договор. Хоть на три минуты, но раньше. Мы топаем по дороге, Серега подхватывает трубу АСТ на треноге, прислоненную к кабине нашего ЗиЛа, и тащит ее на «Чарли». В кармане похрустывает пакетик с семками. Еще одно прекрасное утро на Донбассе.
— Бажаю здоровья, товарищ сержант! — вытягивается в ужасающее подобие строевой стойки Дизель. — Дозвольте доповісти! Під час вашого сну ніяких подій не відбулося, усі напади де-ер-ге героїчно відбиті, особовий склад займається по розпорядку. Старший наряду молодший сержант Дізєль! Дозвольте в ужасє убєжать!
— Вільнаааа… — небрежно машет рукой Серега, и мы ржем. — Шо тут у вас? Радєйка сіла?
— Нє.
— Зара провірю, а то обманюєш мене ні за хєр.
— Ви шо, ви ж цілий сержант, — продолжает троллить Дизель. — Не можна так з командиром.
— Стеби его, стеби, — добавляю я. — Он мне вчера по дороге домой весь мозг проел. Шо второй бат, ничо интересного не передавали?
— Не, перекличка прошла и все, — уныло говорит подошедший Сепар.
— Сепар, смерть моя лютая, ты чего без каски?
— А сам?
— Уел. Два наряда вне очереди на кухне, крууугом марш!
— У нас же нема кухни.
— Матерый… шаришь. Все, приняли.
— Сдали. Скучного утра.
— Идите вже.
Сутулые фигуры, отстоявшие мерзкую утреннюю вахту, убредают, волоча ноги. Так, ровно семь, делаем перекличку. Серега прячет руки под броник, он, как и я, вечно теряет перчатки. Я достаю мобильник, открываю плейлист и нахожу нужную песню. О, вот эта нормально сегодня зайдет…
— Доброе утро, радио свободного западного Лаоса! — бодро говорю я в «местную» моторолу. — Вас приветствует утренняя программа «Радио Пехота» и я, ваш любимый ведущий Мартин! Еще один прекрасный день на Донбассе! Как прошла ночь?
— «Альфа» норма, — тут же слышен слабоузнаваемый голос Прапора.
— «Браво»… норма, — это уже Михалыч из минометчиков.
— «Альфа», «Браво», объявляю вам одно «зашибись» на двоих и специально для ваших жен, которые уже забыли, как вы выглядите, и нашли утешение у соседей, звучит эта песня! — я подношу рацию к мобильнику, делаю погромче, и Стас Михайлов проникновенно воет на весь террикон «Без тебя, без тебяаааа…».
— Колись второй бат тебе придушить за цю хєрню по рациям, — кровожадно говорит Президент.
— Не сцы, сардж, из армии не уволят…
Кофе льется в крышку термоса, ежеутренний ритуал, прочно впившийся в нашу жизнь. Привычки нарабатываются в сто раз быстрее, чем в мирной жизни. Особенно привычка к оружию.
Я ставлю РПК, облокотив его о невысокую каменную стенку, рядом с АКМСом Президента, сажусь на сидушку от «Запорожца», выполняющую роль основного предмета интерьера на посту «Чарли», который, в основном, для «охорони та оборони опорника», то есть, охраны блиндажей, и киваю Сереже на нашу микропирамиду.
— Гля. У меня длиннее.
— А в мене товще, — тут же отвечает Президент.
— Шо важнее — длиннее или толще?
— Калібр має значення.
— Спорно, спорно…
Этот пошловатый диалог — тоже часть утреннего ритуала, он с небольшими вариациями повторяется уже примерно сто тысяч лет, то есть, последние три недели. Блин, мы только три недели здесь, а кажется — уже полгода минимум. Интересно, сколько еще просидим? Обещали вроде через три дня нас сменить, да и слухи про вывод батальона крепнут и крепнут. Как и про вывод всей «семьдесятдвойки».
Мы курим и треплемся за перспективы выхода в тыл, оперируя минимумом информации и максимумом домыслов, и в конце концов приходим к тому, что хоть нас и достала здорово вся окружающая донбасская действительность, но в тыл никто не хочет. Мы пережевываем эти темы подолгу, не спеша и не перескакивая, приводя доводы, невнятно аргументируя и обвиняя друг друга в идиотизме. Я, как всегда, пытаюсь выбесить Президента и примерно к концу первого часа и первого термоса с кофе мне это, как всегда, удается. Мы уверены, что вот-вот нас выведут, и ждем этого со страхом, и мы уж точно не знаем, что сидеть нам на этом терриконе остается ровно восемьдесят два дня.