– Но вы его арестовали?
– Арестовал.
– И он потом оборонял здание?
– Конечно.
– А вы вначале здание штурмовали...
– Какой там штурм...
– Потом арестовали двадцать четыре военнослужащих спецподразделения...
– Это...
– Да или нет?
– Да.
– И потом вместе с ними...
– Слушайте, некогда мне. Нужно успеть бумаги подготовить, рапорт, а то потом домой не попаду до утра. Жена волноваться будет... бабы наши, деревенские, опять же, за сынов...
Простой герой из народа, который и сам не понял, что совершил. Это был второй гвоздь репортажа Евгения Касеева. Участковый инспектор и мальчишки, которых он привез в город для посещения музея.
– В целях патриотического, значит, и правового воспитания,– сказал Николаев, и больше поймать его в кадр до появления официальных лиц не удалось.
Участкового потом даже, кажется, наградили орденом. Касеев это из виду как-то упустил. Не до того было.
Два дня допросов. С Пфайфером их держали отдельно, в одиночных камерах, допрашивали с утра и до вечера, делая перерывы на еду и осмотр врачей. У Касеева снова начали болеть глаза, пришлось сделать к середине второго дня перерыв на обработку.
А потом посадили Касеева перед кадропроектором и попросили прокомментировать происходящее. Вот тогда Касеев узнал о том, что Пфайфер снимал все. И не просто снимал.
Касееву даже показали кадр, на котором Генрих Францевич просит принять от него запись. Выполняя свой гражданский долг, сказал Пфайфер.
Сука, подумал Касеев.
А потом, когда человечек в белом халате спросил, что именно думает Евгений о поступке Генриха Францевича, Касеев повторил это слово вслух.
– Вы не желаете сотрудничать с властями? – спросил человечек.
– Нет! – радостно сообщил ему Касеев.
– «Нет» – желаете или «нет» – не желаете? – уточнил человечек.
– Нет – не желаю.– Восторг от возможности говорить правду переполнял душу Касеева.– Не желаю!
– Ну и ладненько,– сказал человечек.
Ночью второго дня состоялся последний разговор. Человечек снял для разнообразия белый халат и оказался в сером твидовом костюме с замшевыми клапанами на локтях.
Человечек, к маслянистой улыбке которого Касеев уже успел почти привыкнуть за два дня, улыбаться перестал.
Собственно, разговор получился короткий.
Вначале Касееву стало очень больно. Очень-очень больно. Касеев закричал, и боль немного утихла. Ровно настолько, чтобы Касеев смог услышать и понять слова человечка.
– Вы мне очень не нравитесь, Евгений,– сказал человечек.– Но дело даже не в этом. Дело совсем в другом. Дело в том, что после травмы во время железнодорожной катастрофы у вас появились некоторые видения.
Человечек протянул руку и осторожно, словно боясь обжечься, дотронулся указательным пальцем до лба Касеева.
– Вот здесь. Вам привиделись какие-то солдаты возле железнодорожной платформы, пролет Корабля... Привиделось! Вы это понимаете?
Касеев хотел ответить «нет», но не смог. Никто не смог бы говорить при такой боли.
Человечек достал из кармана пиджака серо-зеленую коробочку, показал ее Касееву, словно хвастаясь.
– Это всего лишь пульт управления,– сказал человечек.– Его можно было бы сделать намного меньше и незаметнее, но тут особо важно, чтобы вы видели, как я нажимаю на кнопку. На вот эту большую красную кнопку. Вот так!
Касеев снова закричал. В фильмах положительные персонажи обычно героически переносят боль. Женя Касеев долгое время был уверен, что сможет так же терпеть.
Но такую боль терпеть молча нельзя. Даже в голову не приходит сдержать крик.
Больно.
– Вы ничего этого не видели,– голос у человечка был ленивый и вялый.– В Клинике – другое дело. Там все вы запомнили правильно. А потом вас на вертолете перебросили к СИА. Патруль перебросил. Вертолет сбили. Вы видели его на площади. Вертолет, а не кольцо. Не было никакого кольца. И нет никакого кольца – ни в Клинике, ни в СИА. Вам все понятно?
И Касеев ответил.
Понятно, ответил Касеев.
А кольца в СИА действительно не было. Женька специально проверил. Комнатка в подвале была. Пустая. С голыми бетонными стенами.
Касеев спустился посмотреть, потом поднялся в редакцию, и ему позвонили.
– Ну, и зачем было проверять? – сказал знакомый голос.– Вы же все поняли.
– Понял,– сказал Касеев.
– Вот и прекрасно,– обрадовался голос.– А я тут посмотрел ваш старый забракованный материал о проституции на Территориях... Вы талантливый журналист. Думаю, новое руководство Сетевого Информационного Агентства обязательно поставит материал в ближайший выпуск. И без премии этот материал, скорее всего, не останется.
Касеев молчал.
– Да, похоже, нет у вас настроения болтать по телефону,– сказал голос.– Ну, до связи.
Касеев не разбил телефон. Касеев ушел домой и напился. Утром пришел на работу, был вызван к Новому Главному и произведен в редакторы отдела новостей.
И не смог даже сам себе ответить, почему сказал:
– Я больше не работаю с Пфайфером.
– Женя,– позвал один из монтажеров.– Женя!
Касеев вздрогнул и оглянулся.
– Ты иди, наверное, Женя,– сказал монтажер.– Мы тут уже все поняли, ничего творческого тут уже не осталось. Тупо – тесать и клеить. К восьмичасовому выпуску успеем все выложить. А ты езжай домой, отдохни. Вторые сутки в редакции.
Вторые сутки, вспомнил Касеев.
Точно – вторые сутки. Вчера засиделся в архиве почти до утра, пытаясь накопать хоть какие-то картинки о Братьях.
Передремнул пару часов в приемной на диване, потом правил материалы, потом сел за этот монтаж...
Касеев просто не хотел идти домой. Не хотел выходить из здания СИА. Боялся, что ли...
Тут все было более-менее привычным и настоящим. А там, за стенами...
У вас возникли видения, Женя! После железнодорожной катастрофы. Видения.
Видения, подумал Касеев. Обидно, подумал Касеев. Он не думал, что все произойдет так быстро, до обидного быстро.
Всего две недели близкого общения с Зеленой крошкой.
Касеев посмотрел на свою руку. На кончики пальцев – указательного и большого. На самом деле они не зеленые.
Нет, они не зеленые. Он тщательно моет руки после... После этого. Да и делал он это почти двое суток назад. Смог выдержать целых двое суток.
Сволочь все-таки капитан Горенко. Какая сволочь!
Оставил подарок.
Зеленый порошок сыплется на руку Касеева. Всего щепотка.
И ту потом отобрали при допросе. И целых две недели после этого Касеев не вспоминал о зеленом порошке.
Потом неожиданно для себя зашел в «Лавку артефактов».
Ее потом закрыли, через неделю, когда началась организованная борьба с братскими настроениями. Но тогда лавочка была еще открыта, а ее владелец, Михаил Соломонович, не стал задавать вопросов, когда Касеев попросил капсулу с Зеленой крошкой.
Он даже сделал скидку Касееву, как старому знакомому и журналисту.
Когда-то Касеев курил травку. Особого впечатления это на него не произвело.
Пилюля, купленная для эксперимента в клубе, вызвала на утро дикое расстройство желудка и головную боль.
Сутки Касеев к Зеленой крошке не прикасался. Думал о ней, прикидывал, как это будет, думал – зачем, пытался понять, чего это ему вдруг так захотелось...
Сутки.
Вечером следующего дня расстелил постель, лег. Открыл капсулу и высыпал на ладонь несколько крупинок. Комочки зеленой пыли. Мельчайших кристалликов.
Комочки легко рассыпались между пальцами. Касеев поднес зеленую пыль к лицу, затаил дыхание.
Какого черта, подумал Касеев и глубоко вдохнул.
Ему хватало одной дозы в день. Через две недели оказалось, что он не может без этого обходиться.
Нет, его не ломает, не бьет. Он просто знает, что так нужно. Знает, что без этого он теперь не сможет понимать, где настоящий мир, а где только видения. И ради этого он готов на все.