В этот момент над его головой просвистели один за другим два снаряда. Едва Савельев снова укрылся в окопе, как раздался оглушительный взрыв.
- Смотри, горит! - крикнул Андреев, который, поднявшись в окопе, поворачивал свою бронебойку в ту сторону, где находился танк.- Горит! крикнул он еще раз.
Савельев, приподнявшись над окопом, увидел, что танк вспыхнул и весь загорелся.
Другие танки были далеко влево; один горел, остальные шли, но в эту минуту Савельев не мог бы сказать, вперед ли они идут или назад. Когда он бросал гранату и когда взорвался танк, все в голове у него спуталось.
- Ты ему гусеницу подбил,- сказал почему-то шепотом Андреев.- Он остановился, а она как вмажет ему!
Савельев понял, что Андреев имеет в виду противотанковую пушку.
Остальные танки ушли совсем куда-то влево и скрылись из виду. По окопам стали сильно бить немецкие минометы.
Так продолжалось часа полтора и наконец прекратилось. В окоп пришел старший лейтенант Савин вместе с капитаном Матвеевым, командиром батальона.
- Вот он подбил фашистский танк,- сказал командир роты, остановившись около Савельева.
Савельев удивился его словам: он никому еще не говорил, что подбил танк, но старший лейтенант уже знал об этом.
- Ну что же, представим,- сказал Матвеев.- Молодец! - и пожал руку Савельеву.- Как же вы его подбили?
- Он как надо мной прошел, я выскочил и кинул ему гранату в гусеницу,сказал Савельев.
- Молодец! - повторил Матвеев.
- Ему еще медаль за старое причитается,- сказал старший лейтенант.
- А я принес,- сказал капитан Матвеев.- Я вам четыре медали в роту принес. Прикажите, чтобы бойцы пришли и командир взвода.
Старший лейтенант ушел, а капитан, присев в окопе рядом с Савельевым, порылся в кармане своей гимнастерки, вынул несколько удостоверений с печатями и отобрал одно. Потом он вынул из другого кармана коробочку и из нее медаль. К ним подошли старший лейтенант и старшина.
Савельев поднялся и, словно он находился в строю, замер, как по команде "смирно".
- Красноармеец Савельев,- обратился к нему капитан Матвеев,- от имени Верховного Совета и командования в награду за вашу боевую доблесть вручаю вам медаль "За отвагу".
- Служу Советскому Союзу! - ответил Савельев.
Он взял медаль задрожавшими руками и чуть не уронил.
- Ну вот,- сказал капитан, то ли не зная, что еще сказать, то ли считая дальнейшие слова ненужными.- Поздравляю и благодарю вас. Воюйте! - И он пошел дальше по окопу, в соседний взвод.
- Слушай, старшина,- сказал Савельев, когда все остальные ушли.
- Да?
- Привинти-ка.
Егорычев достал из кармана перочинный ножик на цепочке, не торопясь открыл его, расстегнул ворот гимнастерки Савельева, подлез рукой, проткнул повыше кармана ножом и прикрепил медаль к мокрой, потной, забрызганной грязью гимнастерке Савельева.
- Жаль, закурить нечего по этому случаю! - сказал Егорычев.
- Ничего, и так обойдется,- сказал Савельев.
Егорычев полез в карман, вытащил жестяной портсигар, открыл его, и Савельев увидел на дне портсигара немного табачной пыли.
- Для такого раза не пожалею,- сказал Егорычев.- На крайний случай берег.
Они свернули по цигарке и закурили.
- Что же это, затихло? - сказал Савельев.
- Затихло,- согласился Егорычев.- А ты давай сухарей пожуй. Нужно, чтобы все поели,- я приказание отдам. А то, может быть, как раз и пойдем.И он отошел от Савельева.
Где-то впереди, слева, еще сильно стреляли, а тут было тихо - то ли немцы что-нибудь готовили, то ли отошли.
Савельев посидел с минуту, потом, вспомнив слова старшины, что, может быть, и правда они тронутся, вытащил из мешка сухарь и, хотя ему не хотелось есть, стал его грызть.
На самом деле происходило то, чего не знали ни Савельев, ни Егорычев.
Немцы не стреляли потому, что на левом фланге их сильно потеснили и они отошли километра на три, за небольшую заболоченную реку. В момент, когда Савельев сидел в тишине и грыз сухарь, в полку уже было дано приказание батальону двигаться вперед и выйти к самой реке, с тем чтобы ночью форсировать ее.
Прошло пятнадцать минут, и старший лейтенант Савин поднял роту. Савельев так же, как и другие, уложил снова вещевой мешок, закинул его за плечи, вышел из окопа и зашагал. До леска дошли благополучно. Уже начинало темнеть. Когда пересекли рощицу и выходили на ее опушку, Савельев увидел сначала сгоревший немецкий танк, а шагах в ста от него - наш, тоже сгоревший. Они совсем близко прошли мимо этого танка, и Савельев различил цифру "120". "Сто двадцать, сто двадцать",- подумал он. Эту цифру, казалось, он недавно видел перед собой. И вдруг он вспомнил, как позавчера, когда они, усталые, в пятый раз поднялись и пошли вперед, им попались стоявшие в укрытиях танки и на одном из танков была цифра "120". Юдин, у которого был злой язык, на ходу сказал танкистам, высунувшимся из люка:
- Что ж, пошли в атаку вместе?
Один из танкистов покачал головой и сказал:
- Нам сейчас не время.
- Ладно, ладно! - сердито сказал Юдин.- Вот как в город будем входить, так вы туда и въезжайте, как гордые танкисты, и пусть вам девушки цветы дарят...
Он еще выругался тогда и пошел дальше. Савельеву тоже показалось в ту минуту обидным, что вот они идут вперед, а танкисты чего-то ждут.
Проходя мимо сожженного танка, он с огорчением вспомнил об этом разговоре и подумал, что вот они живы, а сидевшие в броне танкисты, наверное, погибли в бою. А Юдин, вероятно, идет, если уже не дошел, в медсанбат с перебитой рукой, перехваченной поясом.
"Такое дело - война,- подумал Савельев,- нельзя на ней людей обидным словом трогать. Сегодня обидишь, а завтра прощения просить поздно".
В темноте они вышли на низкую луговину, которая переходила в болото. Река была совсем близко.
Как сказал старший лейтенант Савин, нужно было к 24.00 сосредоточиться и потом форсировать реку. Савельев вместе с другими уже шел по самому болоту, осторожно, чтобы не зашуметь, ступая в подававшуюся под ногами трясину. Он немного не дошел до берега, как вдруг над головой его провыла первая мина и ударилась в грязь где-то далеко за ним. Потом завыла другая и ударилась ближе. Они залегли, и Савельев стал быстро копать мокрую землю. А мины все шлепались и шлепались в болото то слева, то справа.
Ночь была темная. Савельев лежал молча, ему хотелось во что бы то ни стало поскорее переправиться через реку.
Под свист мин и хлюпанье воды ему приходили на память все события нынешнего дня. Он вспоминал то Юдина, который, может быть, все еще идет по дороге, то сгоревший танк, экипаж которого они когда-то обидели, то распластавшуюся, как змея, гусеницу подбитого им немецкого танка, то, наконец, взводного Егорычева и последнюю табачную пыль на дне его портсигара. Больше закурить сегодня не предвиделось.
Было холодно, неуютно и очень хотелось курить. Если бы Савельеву пришло в голову считать дни, что он воюет, то он бы легко сосчитал, что как раз сегодня кончался восьмисотый день войны.
1943