Наконец, впёрся Макуха и стал всех строить.
-- Что в мешке?
-- Серебро голядское. Дорогой взяли.
-- Покажь.
Хорошо, Николай и остальные здесь -- я бы не углядел. Вирниковы кое-чего попытались попятить. Опять, видать, нашли что плохо лежит. А у меня лежит хорошо. И встать -- не заржавеет. И не то что между, а то что слева. Я как шашку свою перед собой на столе торчмя вскинул, так у моих все из ножен и выскочило. Мятельник кое-что попробовал к себе под мантию... Дескать, "фигурируют в разных делах". Я те по-фигурирую! Макуха аж несколько растерялся:
-- Ты... эта... ты чего?
-- Ничего. Провожу проверку боеготовности бойцов при подаче визуальной команды "делай как я"
-- Паря... Ты... эта... не в себе?
-- Я -- в себе. Но могу быть в тебе. Вот этой железкой. Ложь в зад. Что из мешка взяли.
Тошнота и головная боль прошли как поел. А вот жар остался. И шашка точёная у меня в руке -- тоже осталась. Но вирниковы напирают. Много их, несогласны они. Глазки у всех загорелись. Ещё бы -- здесь сотни под две кунских гривен. Это если прибрать... "в закрома родины"...
Яков стоит у дверей, пояс уже сдвинул, чтобы рукоять меча удобнее хватать. Что это я такое ему говорил интересное? А он мне тем же и ответил. Что-то такое... лаконичное. Вспомнил. "Думай". Думай, Ванька. Иначе эти придурки друг друга поубивают. Из-за этой кучи цветного металла. Чей бы верх не был -- Рябиновке конец. И тебе опять - "беги быстрей, а то поймаю".
-- Господин вирник, дозволь спросить.
-- Чего тебе?
-- Вот Хохряково семейство ты взял. В покрытие виры. В холопы продашь. В Елно. А могу я тут их у тебя купить? Сам видишь -- серебро у меня есть.
Макуха загрузился. Так не делается -- взятых на разбое стараются подальше от родных мест продать. Лучше всего -- за море. Чтоб не вернулись, не отомстили, снова в родных местах озоровать не начали. А тут ублюдок рябиновский, сопля малолетняя, гонору-то... а простых вещей не разумеет. Ну, ему же и хуже. Втюхиваем.
Притащили всех семерых "пауков" из поруба. Сразу пошёл лай. Они между собой лаются, а мне дышать нечем -- полная трапезная народу, у меня жар все круче. А шашка в руке. Какая морда туземная сунется -- покрошу. Хорошо бы - самого Макуху. Напоследок перед смертью. Для чувства глубокого удовлетворения. Домна, умница, воды холодной принесла -- чуть полегчало, Макуха живой остался.
-- Макуха! Этих четверых -- отпустить. На них нет ничего.
-- Ты мне указывать будешь?!
-- Нет так нет. Николай, мешок собрать, серебро забрать. Торга не будет.
-- Стой. Лады. Этих - вышибить. Хохряка с сынами покупать будешь?
-- Буду. Твоя цена?
Смотрит, гадина, ухмыляется.
-- Да дёшево отдам. За сотню. Каждого.
Тихо сразу стало. Народ ошалел. Он что, сдурел?! Таких цен не бывает! Да за такие деньги я его самого и зарезать могу, и виру заплатить, и еще останется. На поминках сплясать. Три раза вприсядку.
-- Что, малой, кусается цена? Так ведь ты ж с веси не один ушёл -- со старшим Хохряковичем. Которого ты из-под моей пытки увёл. Я его попугал, ты его пожалел. Каждый свою работу сделал. Теперь делится надо. Он-то тебе, поди, скотницу батюшки своего показал, выкупить упросил. Ты, поди, обещался. Ну, выкупай.
Кто сказал, что предки -- дураки? Они такие шарады разгадывают... Про себя. А вот про меня... Макуха сидит, скалится. Узнал -- с кем я уходил. Сообразил -- за чем. Прикинул причины. Предположил результат. Уверовался. Теперь - "дай". Уел дитятку. Злорадствует. Доказал-таки, кто здесь главный. Чья тут власть. Кто тут всем владеет, а остальным так... пользоваться дозволяет. И люди его ухмыляются. Взули рябиновских. Не, ребята, "функционально полный попаданец" - это такая сволочь... Я еще не "полный", но - учусь. И буду.
Как же там у Герберта в "Дюне"? "Сущностью владеет тот, кто в состоянии её уничтожить".
Здесь у нас не экскременты чудовищных песчаных червей на захудалой планетке, а русские мужики на Святой Руси. Но принцип -- тот же.
Я выбрался из-за стола. Как-то нехорошо мне. И спину скрючило. Шашка в руке висит. Сухану велел кончить жрать, голядине -- наоборот, по сторонам не раззявиваться - больше не дам. Подошёл к Хохряку, посмотрел на его битую, мрачную физиономию. Кремень мужик. Сделал еще шаг, чуть споткнулся. И всадил шашку в среднего Хохряковича. Хороший укол получился. Снизу вверх, прямо в сердце. Парень ахнул и назад завалился, а я к Макухе развернулся. Клинок ему в лицо направил. Пол-клинка в крови. Свежая, капает. Смотри внимательно, гадина обкафтаненная, властью облечённая. Смотри-смотри. Чья здесь власть. Кто здесь может уничтожать сущности.
-- Сидеть! Николай! Отдай вирнику пять гривен. Как за убитого холопа положено. По "Правде".
Макуха дёрнулся. Макуха вставать начал, за меч хвататься, воздуха в грудь набрал. Да так и замер. Полу-вставши. И тишина. Как там на поляне было, когда мишка главному волхву голову оторвал. Только стук костяной -- у самого младшего из Хохряковичей зубы стучат. Правильно стучат. От страха. Скоро у всех стучать будут.
Так и дошёл до своего места за столом, Ивашке шашку сунул: "вытри". И стал рассказывать:
-- Правду ты сказал, Макуха. Был у нас со старшим Хохряковичем разговор. Обещал он отцову захоронку показать. Но не успел -- взяли нас голяди. Потом у них там медведь убивать волхвов начал. Все разбежались. Я Хохряковича старшего мёртвым видел -- медведь заломал. Так что "пауковой" захоронки у меня нет, где она -- не знаю. И долга на мне нет -- Хохряковичу я ничего не должен. А серебро у меня -- голядское. Что волхвы припрятали. Думаю, у них и еще захоронки есть. Где -- не знаю. Теперь - думай. Хохряка с сыном куплю по пяти гривен. Они мне для другого дела надобны. Остальных из семейства -- по две ногаты за голову. Майно их... тоже куплю. Николай вон -- он цену скажет.
-- Какое такое "другое дело"?! У них там в захоронке пять пудов серебра должно быть! Себе взять хочешь?! А вира княжеская?!
Во. И про князя вспомнил. И захоронку взвесил. Уже до пяти пудов дошли. Хохрякович говорил -- два-три. Да и то, думаю, приврал. Глаза велики не только у страха. У жабы -- тоже.
-- Княжеская вира -- твоя забота. Хохряк -- перед тобой. Можешь из него серебро князю вынуть -- делай. Не можешь -- продай. А то как собака на сене -- и сам не гам, и другому не дам.
-- Я собака?!! Да я...!!! Взять их!!! В кузню! Прижгу -- все скажут.
-- Стойте! (Опа! Так это ж Хохряк рот открыл). Не надо железом прижигать. Я все сам покажу.
-- Во-от! (А это Макуха челюсть подобрал. Отпала, когда Хохряк заговорил) Давно бы так.
-- Не. Не мог я при сынах слабость свою показать. Я их твёрдости учил. За всякую слабину спрашивал сурово. А теперь сам... Стыдно мне. А раз два старших уже... Только уговор -- и младшего. Пока он живой -- не могу. Соромно.
-- И скотницу свою покажешь? Тогда так: Хохряковича меньшого взять, там на задах колода есть, голову отрубить и сюда принести.
У меня несколько плыло в глазах. Вот оно моё счастье: у всех нормальных попаданцев горячка от чего-нибудь героического. От ранений в сражении, меняющих ход истории, от какого-нибудь героического подвига. Да хоть от яда, подсыпанного извечным врагом прогресса и государственности... Хоть чьей-нибудь. А у меня тут уже градусов сорок. Просто от прогулки по болоту. "Он помер, покусанный мухами и комарами". Эпитафия, факеншит.
Таких олухов как я - не создают. Их мечут. Как икру. Что-то эти стихи мне напомнили. Что-то очень... неуместное, не гармонирующее. Но, почему-то, актуальное. Звуки то приближались, то совсем пропадали. Зрение вдруг сфокусировалось и стали чётко видны огромные глаза младшего Хохряковича. Кажется, он что-то кричал: "батя, батяня". Батяня его смотрел с каменным лицом. Сдать заначку -- стыдно. А сына на плаху -- нет. Дикость какая-то. Предки... уелбантуренные. Двое здоровенных вирниковых стражника опрокинули парнишку на спину и волокли к выходу. Он упирался в пол ногами и от этого вся троица двигалась все быстрее. Что-то такое...