Как-то мне такая "товарность" всякой особи хомосапиенсов... Умом понимаю, а на уровне рефлексов -- не доходит. До моих коллег-попаданцев, очевидно, тоже. Но я-то при своём специфическом здешнем опыте вроде бы должен... И крепостное право в моей России всего полтораста лет как отменили. Почти все мои современники -- потомки недавних рабов. Причём не в столь уж далёком колене. А вот... не доходит.
"Человечество смеясь расстаётся со своим прошлым". Это Ремарк, "Чёрный обелиск". На тему того, как бывшие пацифисты и дезертиры с фронтов Первой мировой стали с восторгом милитаризировать Германию и строить Третий рейх. До них тоже... "не дошло".
Как-то у Ремарка... безысходно. "Смеясь"... и ничего с этим не поделаешь. Свойство такое у хомосапиенсов. У Герцена -- конструктивнее: "Человек, не знающий истории, подобен дереву без корней -- всякий ветер его валит". Здесь хоть какое-то решение просматривается: берёшь человека, делаешь его "человек знающий". Глядишь, и не завалится. На "ветру". Одна беда: власть предержащие это тоже очень хорошо знают. И очень волнуются, когда ветер с их стороны несёт, а "ветровал" не получается.
Я не про украинские или азербайджанские учебники истории. Это уже не тема для обсуждения, это уже контингент для лечения. У Кащенки. Но вот тут, рядом царица Тамара вычистила Грузию до блеска. Чтоб ни одна строчка про её отца и деда, не совпадающая с "линией партии"... Мономах тоже в части "Россия -- страна с самой непредсказуемой историей" потрудился. Но Русь большая, "всех не перевешаете". Своё вкинуть в информационное поле можно, а вот чужое убрать... Вот, к примеру, и дошёл до нас апокриф о встрече Христа и Гаутамы исключительно в русском варианте.
Зрелище фигурной резьба с моими комментариями Чарджи и доконало. Принёс мне клятву верности. На сабле своей. Вести себя стал приличнее, сказанное -- исполняет. Но ухмылку свою издевательскую -- не убрал. С остальными задирается. Так... аристократически-издевательски. А бабы на него заглядываются -- парень молодой, красивый, одет богато. Сплошная секс-экзотика. Мачо мачастый. Мужики местные, естественно, тоже звереют. Вообщем -- скоро будут бить. Не знаю кто кого, но мне, как хозяину, надлежит свары избежать. При такой хуторской демографии -- конфликт неизбежен.
Глава 47
Интересный у Акима хуторок. Девятнадцать персон мужеского полу в фазе полной половой зрелости. Ещё два "аксакала". Которые отнюдь не глубокие старики. С не столь ярко выраженными, но вполне присутствующими потребностями. Один недомерок, в моем лице. Тоже очень озабоченный. И восемь женщин.
Шесть замужних. Из них две хорошо беременные, две кормящие. Две оставшихся были с Ноготком и Чарджи в ту достопамятную ночь. И получили от мужей урок в полном объёме. Светана до сих пор со двора не выходит.
Ещё есть незамужние -- две штуки.
Хозяйка, Марьяша, вдова свежеприготовленная, лежит плашмя. Даже на панихиду не вышла. Пришлось мне самому к ней идти. Обошлось без эксцессов и насильственных действий. Пришёл, раскрыл её. Всю. Оглядел тело в следах побоев, перевязки сломанных рёбер и ноги. И напомнил:
-- Ты меня обещала слушаться. И не выполнила. Первый раз на Степко в Сновянке глаз положила. Помнишь что он с тобой сделал? Второй раз мне с мужем своим изменила. Тайны мои ему рассказала. Видишь как он тебя? Теперь ты мне не хозяйка. Наоборот -- я тебе брат. Хоть и не родной. Теперь ты и по этой причине меня слушаться должна. Хоть где слукавишь... Сдохнешь мучительно.
Марьяшка тихонько плакала. Громко не могла -- рёбра болят. Погладил дуру по голове. Кажется, новые родственные отношения как-то перевели для неё ситуацию в разряд понятных и правильных. Брат над сестрой - хозяин. Так что на прощание она мне и руку поцеловала. Главное -- Ольбег успокоился, а то его мать от моего имени трясти начинало. И мальчишку, на неё глядючи -- тоже.
Вторая безмужняя баба в усадьбе - Домна. Повариха, стряпуха, поилица-кормилица, утешительница всей детской части усадьбы. Тоже вдова. Только давняя. Детей нет. Первые роды были ранние, неудачные -- ребёнок умер, и очень тяжёлые. С тех пор её и разнесло. Сейчас в ней пудов девять. Больные ноги, крикливый голос, уйма энергии и полное отсутствие всякого страха перед людьми. Мужики сами ее побаиваются. Чарджи -- наглец гонористый, но когда баба Домна на него со скалкой пошла... убрался из поварни, и без остальных туда больше не ходит. И внутри -- молчит.
Я уже сказал: у меня с ней -- контакт. Как часто бывает -- на ровном месте. В окружении собственной глупости. Пришёл как-то в поварню, никого нет, а столы грязные. Ну не люблю я беспорядка. Зануда я. Взял тряпку и пошёл столы протирать. Мы же тут кушать будем -- должно быть чисто. Тут Домна заявилась. Постояла в дверях и тихонько к скамеечке -- ноги у неё крутит. Посидела, посмотрела, выдала:
-- Первый раз в жизни вижу, как мужик столы протирает.
Поглядела на мою радостную улыбку типа "а мы и не такое могем" и припечатала:
-- Ещё раз увижу -- пришибу мокрой тряпкой. Не смей. Увидят -- засмеют. Тебя. Хоть ты и боярыч.
И больше у меня проблем с ней не было. Наоборот, пришлось притормаживать, чтоб уж слишком жирные куски мне не попадались. Но мои пристрастия в части поесть она уловила, расспросила и, по мере возможности... О возможностях средневекового повара... "обнять и плакать". Ладно, о еде - в другой раз.
Лучше о бабах.
У нас с бабами плохо. Точнее -- наоборот. С бабами хорошо, а без них плохо. Как у нас.
Марьяшка по весне поехала к Храбриту. Новое место посмотреть, усадьбу там прикинуть. И увезла с собой свою кормилицу и двух молодых служанок. Одну из них мужики вспоминали с особенно большой скорбью. "Такая баба была. Весёлая. Безотказная. Всегда готовая. Любой-каждый с усадьбы не обогретым не уходил". Очевидно, их всех там, на Черниговщине, половцы и положили. Кормилицу точно насмерть. Это я сам видел. Служанок... то ли насовсем, то ли, как саму Марьяшку на той болотине, на время.
Ещё одну по весне выдали на Пердуновский хутор. Это выше по реке. Вот и получается, что баб стало меньше, а мужиков, с нашим приходом -- больше. Шесть женатых, шестнадцать озабоченных. Шестнадцать ищущих мужских... рыл и не одной "весёлой и безотказной".
Обстановка накаляется, еще чуть-чуть и двух относительно свободных дам... Которые на самом деле - замужние, но - порожние и не-молочные, по кругу пустят. И тогда начнётся на усадьбе разброд и шатание. В форме ссор и мордобоя. Аким, конечно, кинется всех строить и порядок наводить. Но... По весне был Аким орлом, было у него четверо добрых старых преданных бойцов во главе с Яковом. Потом пришло известие о смерти единственной дочери в виде чудом выжившего Храбрита. Только старик чуть оклемался -- приехала сама покойная. Вполне живая но... несколько изменившаяся. Тут бы и порадоваться. Ан нет - зять ни с того, ни с сего взбесился, чуть дочку с сыном не убил. Потом пришлось душегубство организовывать -- самого зятя успокаивать... насовсем. Да еще и сынок появился. Внебрачный. Ублюдок.
Обычному человеку и одного раза бы хватило для полного инфаркта. Аким, конечно, боевой командир и много чего в жизни повидал, но столько залпом... Так что теперь Аким больше лежит, болит у него левый бок. Не то сердце прихватывает, не то в ребре после зятьевой "ласки" трещина. Не боец дед. Хорошо бы - только временно.
Одному из Акимовнах "верных" Храбрит руку сломал -- тоже не боец. Да и драка эта показала, что боеспособность "верных" несколько... преувеличена. И есть еще моя команда. Три очень неплохих бойца. Конечно, против Якова одни на один... А если толпой? И я сам. Не то малёк, не то колдун, не то хозяйский сынок, не то черте что плешивое. Местные меня... опасаются. А ведь и моим людям тоже надо что-нибудь... "для услады тела".
Надо что-то придумать. Но как-то... не придумывается. Либо надо что-то найти. Одну или нескольких самочек хомосапиенского вида. А ближайшая популяция особой этого вида -- "Паучья весь". С которой отношения... сложные.