Дверь молчала. Слева, из таинственного пространства зеркала на меня косился человек с охотничьим ножом и индийской статуэткой в руках. Нас вновь стало двое, и сжатая во мне до упора пружина слегка ослабла. Если не считать испуганно прошмыгнувшего по плинтусу таракана, за дверью не было никаких признаков опасности.
Мои глаза разглядывали пол. Оттуда, где стоял сундук, по коричневым половицам к двери пролегли свежие царапины. В этом не было ничего сверхъестественного, и я не сразу сообразил, почему не могу отвести от них взгляд.
Нет, глаза не обманывали: по крашеным доскам в том же направлении, к двери, шла целая дорожка старых следов. Сундук перетаскивали туда и раньше!
Теперь я понял предназначение веревочной лестницы. Закрепив ее металлические крюки, можно спуститься из окна на землю. Вот откуда взялись эти глубокие вмятины на подоконнике!..
Ошибки быть не могло: я не первый, кого завлекли в эту западню!
Почувствовав себя совершенно опустошенным, я вспомнил, что в аптечке есть снотворное.
Утром в числе первых мелькнула мысль о безумии. В ней было мало утешительного, но содержался и положительный момент: все произошедшее получало объяснение, а мне, наверное, предстоял поход к психиатру.
Но, едва свесив ноги с кровати, я вынужден был поставить на этом варианте жирный крест, ибо ни царапины на половицах, ни еще более красноречивые следы железных зацепов на подоконнике так и не исчезли.
Так кем же был хозяин квартиры? Жертвой здешней чертовщины? Сценаристом этого таинственного действа или его режиссером? В нашем мартовском разговоре я откапывал доказательства в пользу и первой и второй версий. Причем один и тот же аргумент, в зависимости от ракурса, и там и тут выглядел убедительным. К примеру, реакция на шум холодильника. Ужас, который нет сил скрыть? А может, человек с нервным лицом и ранней сединой по-актерски профессионально вжился в роль?
Я отыскал визитку с его телефоном. Жертва или охотник, в любом случае он вел себя бесчестно, и набирать его номер было ниже моего достоинства. Вдобавок к этому, позвонив, я признался бы в своем страхе, возможно, доставил бы ему радость. Кроме всего прочего, нельзя было исключить, что ни такого номера, ни человека с таким именем просто не существует.
Вернуть сундук на место по сравнению с лихим ночным маневром оказалось значительно сложнее. Прежде чем открыть дверь, я послушал пространство за ее ненадежным барьером. Шестое чувство подсказало, что сейчас угрозы нет. Я прислушался к себе самому и взялся, уголок за уголком, вычищать паутину ночного страха.
За кофе в памяти снова возник хозяин квартиры с его худобой и странными, как тогда показалось, вопросами, которые теперь приобрели зловещий темный смысл. Шопен и проигрыватель, безусловно, были не последними звеньями этой таинственной цепи.
Шопен, музыкальный магазин, прелюд №15... В густой пелене блеснул огонек. Я вышел из кухни и внимательно посмотрел на проигрыватель. В душе боролись два одинаково сильных желания: первое — поставить "прелюдию капелек" и второе — немедленно избавиться от аппарата с пластинкой в придачу.
Как вы догадались, я выбрал первое.
В ту минуту я пообещал себе, что не позволю страху одолеть меня, и сделал первый шаг навстречу... Мне хотелось написать "навстречу Ей", но здесь это будет слишком рано и не скажет вам ни на йоту больше, чем предыдущая фраза.
Я просто шагнул к проигрывателю, поднял прозрачную пластиковую крышку и, поставив диск, опустил иголку.
С детства, когда это происходило еще чисто инстинктивно, я слушал классическую музыку именно так: опустив веки и слегка прижав их большими пальцами сцепленных рук. Такая поза, наверное, удивляла моих соседей по концертному залу, но мне, не получившему музыкального образования любителю, она всегда помогала проникнуться мелодией и наполнить ее ассоциациями и образами, возникавшими на экране внутреннего зрения.
Образы являлись самые разные. Парк с дворцовым ансамблем в духе полотен Борисова-Мусатова и Бакста... Льдины на осенней реке... опушка с красными бусинками земляники...
Токката и фуга ре минор Баха неизменно вызывали на этом экране старосветскую липовую аллею и закрытый экипаж, из которого выходит молодая женщина в сиреневом платье. Вдалеке на аллее появляется мужская фигура. Они идут, потом бегут навстречу друг другу, женщина оказывается у него на руках, он кружит ее под вековечными деревьями, но радость этих двоих окрашена невыразимым трагизмом.