Повторяю, я поступал непоследовательно и экспромтом, однако теперь, когда догорает октябрь, эксперименты поддаются систематизации.
Их первую группу я условно назову телефонной.
Вообще-то, телефон вел себя безупречно. Не считая пары ошибочных звонков, он говорил исключительно грудным, с легким придыханием Наташиным голосом, который моментально настраивал на соответствующую волну. Наташа ни о чем не догадывалась, а благодаря моему курению у нее не было оснований и для подозрений, связанных с ментоловым запахом. Признаюсь, я испытывал некоторое самодовольство: я желал ее и, невзирая ни на что, ритуал наших свиданий никогда не менялся — от двух непременных бутылочек красного до выбора маршрутов на подсвеченной карте Европы.
Боже мой, какое это теперь имеет значение...
Безусловно, ограничиваться только наблюдением за телефоном было нельзя. Во время прогулок я регулярно набирал свой номер из автомата. Квартира отвечала длинными гудками. Порой слышались короткие, но это ничего не означало, ибо телефон был спарен с соседским, и когда там разговаривали, на моем действовал блокиратор. Несколько раз я прибегал к определенным комбинациям: отсчитывал десять длинных сигналов, которым соответствовало ровно столько же звонков моего белого аппарата на сундуке, вешал трубку, снова набирал номер и отсчитывал еще девять, следующий раз — восемь, затем — семь... Я посылал своему вероятному гостю сообщение: подозреваю, что ты у меня, почему бы тебе не отозваться... Результат всегда был одинаков.
На сундуке я прижал латунным Шивой записку примерно такого содержания: кто бы вы ни были, прошу предупреждать о визитах заранее, чтобы у нас не возникало двусмысленных ситуаций. Судя по свежему сигаретному дыму, мое послание прочли и — оставили без ответа.
Так же безучастно гости отнеслись к "забытым" на столе запасным ключам.
Ничего нового не поведал замаскированный среди книг миниатюрный магнитофон.
Сильнее всего щекотали мне нервы эксперименты с дверным глазком. Отправляясь на вечерний моцион или провожая Наташу, я не выключал в коридорчике свет, а придя назад, нажимал на пуговку звонка. Мой ненадежный плюшевый сторож откликался настороженно-виноватым лаем, а я, невольно сжавшись, вперялся в глазок, посреди которого горела светлая точка. Она могла погаснуть в двух случаях: если бы кто-то выключил свет или приник к глазку с той стороны двери. Точка не погасла ни разу.
Перед сном я тоже пользовался услугами глазка, но уже находясь в более выигрышной позиции. Набросив на дверь цепочку, я прикладывался к глазку и осматривал сведенные линзой в тесный круг объекты: двери двух соседних квартир, площадку и край лестничного марша. Там было пусто, тем не менее несколько раз меня посещало неотвязное ощущение, что точно так же внимательно, как и я, в этот самый момент кто-то глядит на меня в свой глазок, словно это я стою на площадке перед запертым входом. Причем, если доверять чутью, мой контрнаблюдатель находился у меня за спиной. Превозмогая страх, я резко оглядывался и с мрачной иронией говорил себе: "Мой дом — моя крепость".
Самую значительную группу составляли эксперименты, связанные с проигрывателем. Отсюда тянулась тонкая ниточка хоть к какому-то объяснению ситуации, заложником которой я оказался. Факт оставался фактом: впервые ментоловый аромат материализовался в комнате, когда я купил пластинку Шопена и слушал прелюдии.
Я произвел с проигрывателем сотни разнообразных опытов: с десяток раз прокрутил каждый из моих дисков; поставив Шопена, выходил из дому и внезапно возвращался; переносил аппарат то в кухню, то, пользуясь электроудлинителем, в ванную... Не скажу, что в итоге я значительно продвинулся вперед. Отчет об этих маневрах составил бы два-три пункта. Запах сигарет неким таинственным образом возникал в квартире только при звучании прелюда № 15. Вместе с тем под перезвон "капелек" дым мог и не появиться — прямой зависимости мои исследования не установили. Другое дело, что во время звучания остальных мелодий возможность появления запаха была равна нулю.
Вопросов набиралось больше, чем ответов.
Искать ответы я попробовал в своей библиотеке.
На несколько вечеров моим вниманием завладела книга, автора которой аннотация представляла как ученика Елены Блаватской. Вначале мне показались любопытными мысли о том, что сущность мужчины есть любовь, облик же его есть мудрость, в то время, как сущность женщины — мудрость, а облик ее — любовь, и я даже устроил с Наташей обсуждение.