Из той же книги я узнал, что вдобавок к известным органам восприятия каждый из нас располагает еще сорока девятью, которые у современного человека бездействуют, как, например, расположенный на затылке третий, ясновидящий глаз.
С куда большей серьезностью я читал об астральном, или тонком мире, где тоже, одновременно с нахождением в физическом, протекает человеческая жизнь.
Допустив, что я сплю, иначе говоря, обретаюсь в тонком мире, я получал шанс весьма ловко выпутаться из сложившейся ситуации. Но ведь моя жизнь текла в мире реальном и ощутимом каждую минуту — с минской окраиной, с вечно нетрезвым Леней, со вкусом вина, с бархатом Наташиного тела... и с ароматом ментоловых сигарет...
Тысячу раз был прав философ, назвавший человека созданием, которое ко всему привыкает. Абстрагировавшись от этого запаха, я сказал бы, что жизнь в октябре вошла в привычное русло. Мне удалось закончить один недописанный рассказ и сделать наброски второго. О неомраченной радости свиданий с Наташей я уже упоминал.
Проводив подружку на троллейбус, я выбирал обратный маршрут так, чтобы держать в поле зрения свое окно, однако ничего подозрительного ни разу не замечал. Останавливаясь на площадке между вторым и третьим этажами, а потом возле квартиры, я весь превращался в слух, но никаких мелодий либо иных звуков из-за моей двери не доносилось. Нередко запах дыма в квартире имел большую насыщенность, чем тогда, когда я выкуривал обязательную сигарету перед уходом. В таком случае, раздевшись, я доставал из пачки еще одну. Однако бывали вечера, когда необходимости в этом не возникало, и во мне все увереннее звучал голос, убеждавший, что кучки пепла в глазницах у однорогого черта, так же как и включенный не моей рукой вентилятор, тени за матовым стеклом и все прочее, если и не примерещились мне, то безвозвратно отплыли в прошлое. Случалось, я только прислушивался к успокаивающему голосу, а случалось — с охотой брался помогать ему, вспоминая простенький совет Дейла Карнеги: усадите неприятности в купе и отправьте поезд во вчерашний день.
Я записываю детали столь подробно, ибо хочу — это представляется мне чрезвычайно важным — воссоздать как можно более точный "портрет" своего тогдашнего психического состояния.
Октябрь выдался погожим. Мой внутренний ландшафт вернул себе равновесие, и эксперименты продолжались уже скорее по инерции. Я научился на далеких подступах блокировать неуютную мысль, что кто-то параллельно ставит опыты надо мной и что мои эксперименты — лишь запланированная часть его программы, подчиненной своему собственному ритму и строгому графику.
Кажется, выше я писал, что период экспериментов завершился первым сном, который еще не был в полном смысле путешествием. Согласитесь, звучит столь же туманно, как и выспренно. Эксперименты подразумевают конкретику и, так сказать, вещественные доказательства, поэтому вношу уточнение: тот период закончился окурками со следами помады.
Вновь была пятница, день, когда мы с Наташей принадлежали друг другу дольше обычного. С утра накрапывал дождь — погода, которую она любила больше всего. Мы с нею не знали, что такое скука, ни за столом, ни в постели, но в дождливые дни, благодаря Наташе, мы как будто пили всё из полных бокалов. Ее фантазия обязательно рождала что-нибудь необыкновенное на кухне. Еще более пикантные блюда подавались в постель, которую во время дождя моя подруга романтично именовала каравеллой.
В тот день наш корабль под аккомпанемент капель на подоконнике шел вперед под всеми парусами...
Мы выбрались из дому около девяти, но по дороге начали под зонтиком целоваться и, не сговариваясь, повернули назад. Я держал Наташу за руку, смотрел на мокрую темно-янтарную листву под ногами и впервые думал, что у нас с нею все может получиться и тогда, когда мне не нужно будет провожать ее вечером на троллейбус.
В коридоре мы, будто встретившись после долгой разлуки, просто задохнулись в поцелуе.
Я уверен: наша физическая ипостась, сами человеческие тела тоже обладают даром предвидения и предчувствия и бывают более чуткими, нежели души. В тот вечер души умиротворенно дремали, а тела... Тела, чуя близкое расставание, бросились прощаться.
Наташа, подружка моя, ты не прочтешь этих страниц, однако, если все-таки произойдет невероятное, знай, что, когда мы во второй раз шли на остановку, шли, забыв зонтик, быстро, словно убегая, и я старался думать, что у тебя на лице не слезы, а дождевые капли, в те минуты ты не услышала от меня ни единого неискреннего слова. Это правда, ни с кем до тебя я не чувствовал себя настолько мужчиной и настолько самим собой...