Свое внутреннее состояние я определил бы словом "ожидание". "Что-то должно решиться", — чирикали на облетевшем ясене под моим окном воробьи. "Решиться..." — подпевали водопроводные краны. И даже безмолвные стенные часы по-своему напоминали об этом, ибо в чередовании их зеленых цифр исчезла безразличная монотонность и завелась некая затаенность. Шестым чувством или, может быть, всеми теми сорока девятью органами восприятия, о которых прочитал у ученика Блаватской, я предчувствовал... Что? Выразить это предчувствие словами было невозможно. Теперь, вооруженный знанием дальнейшего, могу сказать конкретнее: я подсознательно ощущал, что оказался на пограничной полосе, в нейтральной зоне, за которой лежит территория с иными законами.
Я чувствовал близкое присутствие Ее.
Предвижу, что кому-то захочется поиронизировать над прописной буквой, поэтому скажу, что ей, букве, отведена чисто функциональная роль. Вы не поверите, мне до сих пор неизвестно Ее имя.
Хотя скоро, уже скоро я узнаю его...
Но перенесемся назад, в ту субботу...
Целый день я не мог придумать занятия, которое бы меня развеяло. Бесцельно листал рукопись. Поставил пластинку с записями "Beatles" и почти сразу сменил ее... вы знаете, на что. Иголка звукоснимателя снова и снова опускалась на черное кольцо с прелюдом №15 ре бемоль мажор, однако никакие запахи не материализовывались, и в этом я тоже усмотрел предзнаменование. (Забегая вперед, замечу: с того дня и до момента, когда пишу эти строки, в стенах моей квартиры, именно в стенах, ничего трансцендентного больше вообще не приключалось, хотя, как вы потом увидите, подобное утверждение и требует серьезных оговорок.)
Два или три раза звонил телефон. В трубке молчали, потом на том конце связи давали отбой. Вероятнее всего, номер набирала Наташа. Звонки на какое-то время овладели моими мыслями, и для Наташи была сочинена легенда о соседке сверху, которой я на всякий случай дал ключи.
Вечером я, чтобы устать, дошел пешком до самого центра города. (Вскоре такие долгие прогулки станут неотъемлемой частью каждого дня, ибо трудно будет придумать для ночных путешествий лучшую интродукцию.)
Перед сном я впервые после ночи с тенями за матовым стеклом не стал закрывать дверь из коридорчика, а подушка осталась на своем месте под панелью с клавишами. Я нажал клавишу зеленой подсветки и, чувствуя в ногах легкое гудение от пройденных километров, вытянулся под одеялом. Зеленые цифры в окошке электронных часов показывали полночь.
Мы плыли по теплой озерной заводи. Я сидел на веслах. Она собирала белые лилии. На тронутых оливковым загаром телах еще не высохли водяные капли. Мы правили к берегу, но не озера, а острова. Сам лесистый берег синел в горячем мареве далеко за нами.
Оттуда лодка везла третьего пассажира — грача с перебитым крылом. Мокрого и обессиленного. Она спасла его в начале нашего плавания. Теперь птица обсохла и, сидя на носу позади меня, внимательно следила за приближением суши.
Лодка царапнула по донным камням. Я спрыгнул в воду, схватив цепь, вытащил нос лодки на плывун и вознамерился помочь сойти на землю нашему пассажиру. Грач не согласился. Он сам неловко кувыркнулся через борт и, веером волоча по песку покалеченное крыло, заковылял в лозовые заросли.
Наверное, это было не озеро, а водохранилище: на острове мы обнаружили одичавший яблоневый сад с кустами спелой желтой смородины. Одна, самая старая и развесистая яблоня, росла на отшибе. Под нею мы опустились друг перед другом на колени. То, что случилось потом, не хочется доверять словам, ибо любое из них не в состоянии описать высоту и гармонию соития тел, которые переполнялись нашим неукротимым стремлением слиться в единое целое...
...За окном начиналось воскресенье. Все вещи занимали законные места, и в квартире абсолютно ничем не пахло.
Утверждать, что я проснулся свежим, как утренняя маргаритка, было бы неискренне. Я лежал в постели с ощущениями человека, выходящего из наркоза. Правда, вслед за уколом пациент удрал либо его передумали везти в операционную, и встреча тела с сознанием обошлась без боли, а была приправлена лишь головокружением.
Краски сна не померкли ни после кофе, ни во время вылазки к газетному киоску. Я сказал бы больше: грач, который подметал песок больным крылом с синим отливом, а прежде чем скрыться в ивняке, совсем по-человечьи оглянулся на нас, этот грач воспринимался более реальным, нежели знакомая киоскерша.