Просьба подчеркивала мой новый статус и поэтому понравилась, вопрос — нет.
Он снял с книжной полки массивную металлическую пепельницу — мрачноватую голову черта с отколотым рогом и глубокими пустыми глазницами.
— Это для вас существенно? — вернулся я к вопросу, с кем собираюсь жить.
— По крайней мере, не в такой степени, как для вас,— ответил он и, мгновенно осознав свою совершенно не соответствующую ситуации резкость, извинился.
Именно тут включился холодильник.
Мой собеседник вздрогнул и, побледнев, упустил сигарету. Этого хватило, чтобы все мое раздражение пропало, и я, как со мною порой случается при встрече с человеческой слабостью, ощутил такой прилив жалости, что не придумал ничего лучшего, как сообщить о своем разводе и стремлении обрести спокойствие.
— Что вы сказали? Не хочется проживать чужую жизнь? — со странной интонацией повторил он и стряхнул пепел в одну из глазниц однорогого черта. Его тонкие пальцы еще дрожали. — Ну, тогда у вас...
Следуя своей привычке, он оборвал фразу и вынул второй комплект ключей.
— Знаете, я оставлю вам и эти. Может быть, у вас все-таки кто-то появится.
После моих слов о поисках одиночества это предположение выглядело не вполне логично, однако куда больше противоречил логике его следующий поступок. В нервных пальцах появился уже третий брелок с ключами. Хозяин подержалих на ладони и протянул мне.
— Пускай все ключи будут у вас. Надоедать вам визитами я не намерен. Если понадобится, позвоните. Теперь только март, значит, осталось... Не думаю, что вы заметите нечто такое...
Я сочувственно выслушал его невразумительное бормотание и не придал последним словам особого значения. Что я должен был заметить? Что у него проблемы с психикой?
Опуская два дополнительных комплекта ключей в карман, я не сомневался, что визави чувствует от этого облегчение. Разгадка могла быть достаточно простой: тяжелые воспоминания, связанная с квартирой личная драма... Не оттуда ли, подумалось мне, и ранняя седина.
Какими же наивно-тривиальными выглядят мои объяснения сегодня...
— Ну вот, кажется, и все формальности. — Погасив в глазнице черта окурок, он поднялся с дивана, однако неуверенный тон свидетельствовал, что запас странных вопросов и предложений не исчерпан.
В подобных ситуациях предчувствие редко подводит меня. Он прошелся вдоль стены с книжными полками, провел рукой по покрытым пылью корешкам и, сделав вид, будто только что вспомнил нечто важное, вновь заговорил:
— Скажите, у вас есть проигрыватель?
— Нет, я предпочитаю магнитофон.
— Проигрыватель тоже неплохая вещь.— В его голосе присутствовал оттенок просьбы.
— Конечно,— сухо согласился я. Ко мне возвращалось раздражение.
— Я хочу оставить вам проигрыватель. Считайте это подарком.
Я сдержанно поблагодарил и обвел комнату взглядом, однако неожиданного презента нигде не заметил.
Ничего не уточняя, я выразительно посмотрел на часы, затем на два чемодана со скарбом хозяина и предложил поднести их к троллейбусной остановке. Он отказался. Выложенные за год вперед деньги давали мне право вновь подчеркнуто глянуть на часы.
Он взвесил в руках чемоданы и вместо того, чтобы двинуться к двери, поставил их обратно.
— Скажите... вы любите... Шопена?
Трудно было поверить, но в его словах мне послышался откровенный страх.
— Вы композитор? — холодно уточнил я. Все эти необязательные вопросы с томительными паузами и загадочной эмоциональной подоплекой стремительно повышали градус моего раздражения.
— Композитор?.. Не совсем. Я просто хотел...
— У Шопена мне нравятся прелюдии, только очень прошу ничего больше мне не дарить.
Откуда я мог знать, что в те минуты было сказано самое важное за весь вечер?
Перед дверью хозяин еще раз опустил чемоданы на пол.
— Он там, в шкафу.
— Кто? — Во мне поднимался колючий клубок ярости.
— Проигрыватель,— извинительно, даже заискивающе объяснил он.— В стенном шкафу возле кровати.
Я почувствовал то же, что и в случае с ключами: черт знает почему он хотел оставить проигрыватель в старой квартире.
Закрыв, наконец, за ним дверь, я уселся за стол, выложил перед собой все три комплекта ключей и с затаенной радостью подумал, что целый год буду избавлен от визитов человека, имеющего склонность беспричинно дарить проигрыватели и спрашивать, любите ли вы Шопена.
Назавтра я привез на такси сумки с вещами, а вечером откупорил бутылку сухого хереса и предался безоблачным мечтам о том, как за год перечитаю тут штабель чужих книг и напишу одну свою. Я предвидел, что это будет сборник рассказов свободного сорокалетнего мужчины, который своевременно свел счеты с прошлым. Помня предупреждение Борхеса о непредсказуемости этого возраста для мужчины вообще и для литератора — в особенности, загадывать дальше не хотелось.