— А, это вы! — воскликнул он, увидев Женевьеву, И сделал приветственный жест. Казалось, он был искренне рад ее видеть — или он так приветствовал всех?
— Мадмуазель Женевьева, я не ошибся? У меня не слишком хорошая память на имена и даты. В моем мозгу застревает только что-то необычное, экзотическое. Если бы вас звали, например, Дагмара, я бы наверняка вас запомнил.
— Но ведь вы запомнили и мое имя, — возразила Женевьева.
— Значит, на то были причины, мне пока неведомые. Я вижу, вы приступили к своим обязанностям. А я вот получаю свою порцию утренних наслаждений. Граф, видимо, не случайно дал мне именно эту комнату. Видите, какой отсюда прекрасный вид на горы? Кроме того, с этой террасы очень удобно наблюдать за обитателями замка. А ведь мне, как писателю, полагается быть наблюдательным, подмечать, сравнивать, запоминать детали... да. А скажите, вы уже посетили кого-нибудь? Где уже восторжествовала чистота?
— Нигде, — покачала головой Женевьева. — Вы первый.
— Вот как! В таком случае к чему спешить? Не присоединитесь ли вы ко мне в моих утренних наблюдениях?
— Не слишком логичное предложение, — заметила Женевьева. — У меня еще ничего не сделано. Если бы вы были последним, тогда это выглядело бы логичным.
— А кто сказал, что наша жизнь подчиняется законам, сформулированным этим напыщенным Аристотелем? — американец погасил сигарету о балюстраду и подошел к Женевьеве. — Разве она не подчиняется нашим желаниям? Чувствам?
С этими словами он обнял девушку за талию. Она почувствовала и оценила твердость его руки. Сквозь тонкую ткань платья она ощущала его бедра, чувствовала исходящее от него желание. Секунду Женевьева оставалась в этих крепких объятиях, с улыбкой изучая оказавшееся так близко лицо, затем мягко освободилась. Фуллер не пытался ее удержать; он наблюдал за ней с изумлением.
— Провалиться мне на этом месте, — заявил он, — если я когда-нибудь видел такую реакцию. Бывало всякое, но такое — впервые. Что это значит, прекрасная Женевьева?
— Это значит, что вы мне нравитесь, — просто ответила Женевьева, — и, может быть, даже нравится, как вы обнимаете. Я не откажусь с вами потанцевать, побеседовать. Но ведь вы на этом не остановитесь, верно?
— Совершенно верно, будь я проклят! — заверил ее Фуллер.
— Ну вот, а дальнейшее я совершенно не представляю без любви. Понимаете, не представляю! Искренне не могу понять, как это можно делать. Видимо, это недостаток моего развития, мистер Фуллер, увы, — с притворным смирением она склонила голову.
— Да, вы интересная девушка! — заявил американец. — Я готов сделать вам предложение.
— Как, уже? — продолжая игру, всплеснула руками Женевьева. — Может, все же немного поухаживаете?
— Именно это я и имел в виду! С вами интересно разговаривать. Вы, помимо всего, умеете слушать, а это важно. Кстати, не зовите меня мистером Фуллером. Слово “Ричард” мне нравится гораздо больше.
— Я попробую, — серьезно пообещала Женевьева. — Пожалуй, я начну уборку, а то, боюсь, мы так проболтаем все утро, а ведь я должна закончить все к десяти часам.
— Ну, а я, с вашего разрешения, побуду здесь. Позвольте ваш мешок — туда должен отправиться вот этот окурок. И эта бутылка тоже.
Женевьева вернулась в комнату, подмела пол, застелила чистую постель, вытерла пыль с мебели. Возле стола она остановилась в нерешительности: там стояла пишущая машинка, окруженная разбросанными в беспорядке листами бумаги с какими-то чертежами, схемами, планами.
— Стол не трогать, как я понимаю? — спросила она в открытую дверь.
— Ни в коем случае, — раздался ответ Фуллера. — Каждая бумажка там знает свое место. Все ненужное — в корзинке.
Женевьева пересыпала содержимое корзинки (множество скомканных и порванных бумаг) в мешок, затем отправилась в ванную.
Она уже заканчивала уборку, когда Фуллер вернулся в комнату.
— Так вы еще ни у кого не были? — спросил он.
— Нет, и не знаю, к кому прежде отправиться, — призналась Женевьева.
— Ну, так я могу сказать, что вы смело можете направиться на мужскую половину — в комнаты месье Вернона и мистера Брэндшоу. Мэтр, как я понимаю, отправился работать на природе; что касается сэра Лоуренса... тут информации еще недостаточно, шеф. Но мы работаем, шеф. Одно могу сказать точно: мистер Брэндшоу отбыл из замка в неизвестном направлении и с неизвестными целями в 6.45. Так что его комната, скорее всего, пуста.
— А почему “скорее всего”? — поинтересовалась Женевьева.
— Если там нет трупа девушки, шеф. Я говорю о мадмуазели Жоржетте, шеф, — Фуллер произносил свое “донесение”, вытянувшись в струнку и пуча на Женевьеву глаза.