— Ну что же — значит, скоро встретимся там. Наверняка Вернон приготовил много интересного, — заключил Лоуренс с загадочной улыбкой.
Каждый пошел своей дорогой. Женевьева не удержалась и обернулась. Шарлотта шла, что-то рассказывая Лоуренсу и сопровождая рассказ взмахами свободной руки; англичанин внимательно слушал.
Итак, Лоуренс все же нашел в себе силы и объяснился в любви! Женевьева только сейчас осознала значение того, что она сейчас видела. Как здорово! Каким счастьем светились их лица! Интересно, когда к ней, Женевьеве, придет настоящее чувство, она тоже будет выглядеть такой счастливой?
Ей хотелось петь, читать стихи, танцевать — как вчерашним утром, когда она поговорила с Лоуренсом и показала ему картину. Хотелось с кем-то поделиться радостью. С кем же? Конечно, с Домеником! И как она не сообразила — он пошел работать, а она — гулять. А ведь он ей помог. Теперь она поможет ему. И она отправилась искать Доменика.
Она нашла садовника в аллее старых платанов. Он с пилой в руках вырезал лишние ветки и на предложение Женевьевы помочь ему вначале ответил категорическим отказом — что, мол, она выдумала, пусть занимается своими делами — но затем прислушался к ее настойчивым просьбам, дал ей старую куртку и объяснил, что делать. Постепенно Доменик увлекся, рассказал Женевьеве, как отличать ветки, которые требуется вырезать, как формировать крону.
— Если хочешь, я потом научу тебя ухаживать за цветами, — предложил он. — Впрочем, вряд ли у нас будет время для этого...
— Ой, а ведь мы и правда забыли о времени! — спохватилась Женевьева. — Не знаю, будет ли у нас время потом, но сейчас его явно нет: мы с тобой можем опоздать на выставку! А ведь мне еще надо переодеться.
Она помчалась к себе. Ничего не выглажено, не приготовлено! В чем она пойдет? Наконец она выбрала наряд и поспешила к мастерской Вернона. Женевьева успела как раз к торжественному моменту: художник открыл двери мастерской, и посетители вошли внутрь. Женевьева заметила, что Вернон пригласил не только ее с Домеником, но буквально всех живущих в замке: здесь были и Катрин с Эмилией, и Франсуа, и Гастон с Марселем.
Все разбрелись в разные стороны, осматривая картины. Женевьева подошла к группе, в которой были Камилла и Шарлотта; они о чем-то спорили.
— Мне кажется, Филипп стал писать в менее экспрессивной, более спокойной внешне манере, но по содержанию полотна стали более сюрреалистичными, — говорила Камилла. — Правда, этот “сюр” не бросается в глаза, а воспринимается как какая-то странность. Сразу и не поймешь, в чем дело, и только когда приглядишься, понимаешь, что тут не так. Вот этот пейзаж с озером. Все вроде в порядке: сети на берегу, рыбак красит лодку... Но ведь озеро-то высохло, от него осталась лишь небольшая лужа, на бывшем дне пасутся козы...
— А мне кажется, что “сюр” — это всегда искажение реальности, то, чего не может быть — вроде мягких часов у Дали, — возражала ей Шарлотта. — А Вернон ничего не искажает. Его полотна не сюрреалистичны, а абсурдны.
Однако вскоре все споры стихли, и как-то незаметно все посетители собрались в одном месте, вокруг одной картины — той самой, которая в свое время поразила Женевьеву, а затем Доменика. Зрители перешептывались, видно было, что многим хочется задать один и тот же вопрос. Вернон заметил настроение собравшихся и выступил вперед.
— Видимо, я должен дать некоторые пояснения относительно этой картины. Я хотел...
— Извините, месье Вернон, — раздался внезапно голос Лоуренса, — но пояснения, наверно, лучше дать мне. Вернее, нам, — и он с улыбкой взглянул на стоявшую рядом Шарлотту.
— О, разумеется, я готов уступить слово своим персонажам! — воскликнул художник.
— Мы... — начал Лоуренс и несколько запнулся, но затем, преодолев смущение, продолжил: — Мы с Шарлоттой очень благодарны месье Вернону за эту его работу. Он догадался о том, о чем мы сами едва подозревали, в чем боялись себе признаться. Это полотно отражает реальное событие — но оно отразило его раньше, чем событие произошло. А произошло то... В общем, я уполномочен объявить о том, что мы с мадмуазелью Шарлоттой являемся женихом и невестой, и нынче вечером мы хотели бы отпраздновать нашу помолвку. Вот и все — так ведь, Шарлотта?
Шарлотта, к которой Лоуренс обратил свой последний вопрос, покачала головой в знак того, что ей нечего добавить. Зато остальным было чего добавить и что сказать. Изумление было всеобщим. Женевьева заметила, как во время речи Лоуренса возмущенно взметнулись брови Элеоноры, как осветились радостью глаза Камиллы. Проследив за собственным лицом, она обнаружила, что улыбается так, что рот, наверно, расплылся до ушей. Улыбались — правда, с некоторым удивлением — и остальные зрители. Никто не ожидал такого сообщения. Женевьева взглянула на Катрин и Эмилию и с трудом сдержалась, чтобы не прыснуть со смеху: обе были просто в остолбенении. Еще бы: они, которые знали и каждый вечер подробно обсуждали все, самые малейшие изменения отношений между обитателями замка, проглядели под носом целый роман, да какой!