Погруженный в мрачные мысли, судья лениво глядел на пустынные мокрые улицы. То здесь, то там в окнах темных, безмолвных домов вспыхивали огоньки. Вскоре в столице восстановится привычное течение жизни и она вновь станет шумным, кипучим городом. Но и эта мысль не развеяла глубокой грусти.
Только услышав громкие, протяжные крики, судья вдруг выпрямился и посветлел. Впереди послышался стук деревянной трещотки. В неверном свете болтающегося у паланкина фонаря появилось мокрое морщинистое лицо очень старого человека. Старик нес корзину с аккуратно сложенными листками промасленной бумаги. Худые обнаженные руки, торчавшие из потрепанных рукавов, свидетельствовали не только о глубокой старости, но и об ужасной нищете.
– Прочь с дороги! – рявкнули стражники.
– Остановитесь! – приказал им судья. – Я возьму один, – обратился он к первому уличному торговцу, увиденному за последние три недели.
– Пять медных монет или четыре за штуку, если вы возьмете два, благородный господин! – Старик бросил на судью хитрый взгляд из-под лохматых седых бровей. – Самая лучшая промасленная бумага – защищает как от дождя, так и от солнца! Возьмите два листа, мой господин, к вечеру цена поднимется!
Судья взял один лист и достал из рукава серебряную монету.
– Желаю удачи! – сказал он торговцу.
Старик схватил серебро и затопал прочь по мокрым булыжникам, боясь, как бы сумасшедший господин не раскаялся в своей щедрости. И только удалившись на безопасное расстояние, он опять с силой ударил в трещотку.
Судья, улыбаясь, укрыл промасленной бумагой мокрые туфли. Теплая волна гордости смыла всю его усталость и тревогу – огромной гордости за людей, служить которым ему выпала честь. Три бесконечно долгие недели они ютились в своих жалких хибарах – полуголодные и скованные тупым страхом перед неумолимым, невидимым врагом. Однако при первых же признаках перемен к лучшему они вышли на улицы – не сломленные, мужественные люди, полные оптимизма и готовые торговаться из-за нескольких медных монет, необходимых, чтобы купить скромную миску риса.
Прибыв во дворец, судья милостиво отвечал на радостные приветствия всех служащих, кого встречал на пути на четвертый этаж.
Прежде всего он поспешил выйти на мраморный балкон. Стоя у ограды, судья сквозь пелену дождя наблюдал, как в городе зажигается все больше и больше огней. И вдруг до него донесся низкий голос большого бронзового гонга буддийского храма. Монахи начинали возносить благодарственные молитвы.
Судья вернулся в комнату, снял тяжелое церемониальное облачение, а высокую шапочку с крылышками заменил маленькой и скромной. В простом домашнем халате он сел за письменный стол, растер тушь и, взяв кисточку, набросал послание старшей жене в том чопорном, суховатом стиле, что надлежало соблюдать в переписке между мужем и женой.
«Занятость государственными делами помешала твоему господину написать тебе раньше. Однако ныне милостью Неба пошел дождь, и это означает конец Черной Смерти и чрезвычайного положения. Полагаю, в самом скором времени смогу позволить вам вернуться в город. Здесь имели место некоторые непредвиденные события, однако в основном благодаря неустанному усердию трех моих помощников мы исполнили свои долг, сохранив порядок. Посылаю слова привета второй и третей женам, а также детям».
Поставив печать, судья откинулся в кресле. С любовью вспоминая о своих женах и детях, он подумал, что следовало бы сделать приписку, добавив несколько строчек более личного характера. Под стук дождя он стал подыскивать нужные слова и незаметно задремал.
Судья Ди проснулся, когда вошли три его усталых и промокших помощника. Тао Гань протянул ему свиток. Предложив всем сесть, судья проглядел отчет, написанный мелким, аккуратным почерком Тао Ганя. Ху был казнен на площади у общего погребального костра. Когда палач обнажил ему шею, приговоренный бросил долгий взгляд на шипящие под дождем дрова. «Мы уходим вместе», – сказал Ху, и это были его последние слова.
Тао Гань вынул из рукава кольцо с сапфиром.
– Эту вещицу сняли с тела казненного. Полагаю, ее надлежит присовокупить к наследству господина Мэя.
– Да. Приготовь большой чайник крепкого чая, Тао Гань.
Начальник канцелярии принялся священнодействовать у чайного столика, а Чао Тай, сняв шлем, обратился к судье:
– Ведя Ху на казнь, мой господин, я полюбопытствовал, зачем все-таки он убил И. Ху озадаченно посмотрел на меня и бросил всего одну фразу: «И был жестоким демоном и получил по заслугам». Не добавить ли это признание вины в отчет, мой господин? Просто для полноты картины.