– Показала! – подтвердил Глен и начал взахлеб рассказывать о своем впечатлении от великого, как он считал, полотна. Он говорил о красноречивых лицах на картине, батальных сценах и удивительной гармонии мирного пейзажа, служащего фоном.
– Этих людей никто никогда не побеждал, – сказал Эдриэн и, многозначительно понизив голос, добавил: – До сих пор. Теперь впервые они находятся в настоящей опасности, причем опасность исходит не от войны, а от мира! Пойдите посмотрите еще раз на мою картину. В одном из углов вы увидите самолет, на первый взгляд незначительный атрибут современности, но он смертоносен, как никому не видимая бактерия! – Эдриэн снова замолчал, чтобы перевести дыхание – Мне говорили, что план открытия воздушного сообщения с Зеленом уже принят. Это только вопрос времени, и очень недалекого. Туризм сделает то, что не удалось захватчикам за многие столетия: испортит прекрасные сельские пейзажи, постепенно изменит всю атмосферу острова. Здесь построят отели, рестораны, казино, первозданную тишину заглушат звуки современной музыки, зазвенят монеты, остров потеряет свое очарование. – Он провел рукой по лбу. – Впрочем, надеюсь, я не доживу до этого!
– Ах, папа! – воскликнула Дженни. – Не надо так говорить только из-за того, что ты себя не очень хорошо чувствуешь и на острове будет построен новый отель!
Эдриэн добродушно засмеялся.
– Вероятно, я стал склонен к меланхолии, – признался он, ободряюще взглянув на Дженни. – Мне надоело, что меня держат взаперти в собственной комнате и распоряжаются мной! Ну вот, легка на помине…
Дверь спальни открылась, и на пороге появилась сестра Тереза.
– Вы достаточно поговорили с вашим гостем, синьор Роумейн, – твердо заявила она и, повернувшись к Дженни и Глену, добавила: – Я должна просить вас уйти.
– Что я вам говорил! – состроив комически печальную гримасу, простонал Эдриэн. – Я запуган до смерти в собственном доме… убит добротой. Вы придете снова? – пожимая на прощание руку Глену, спросил он. – Я получил удовольствие от нашей беседы. И позвольте нам в меру наших сил помогать вам в исследовании острова. Я уверен, Дженни отвезет вас в любое интересное место, которое может оказаться для вас полезным.
– Конечно, – согласилась Дженни, надеясь, что не слишком выдает свою заинтересованность.
– Это очень любезно с вашей стороны, мисс Роумейн, – официальным тоном ответил Глен.
Глава 6
Глен Харни не замедлил воспользоваться сердечным приглашением Эдриэна Роумейна. Клэр поддержала его, предложив мистеру Харни поплавать с ними в их укромном местечке на дальней стороне острова. Глен понравился ей с первого взгляда так же, как и ее маленькой дочурке.
Таким образом, три дня, оставшиеся до прибытия парохода, на котором должен приехать Джон, этот совершенно посторонний человек провел многие часы в кругу семьи Роумейн. Утром он ходил с ними на пляж, а после ленча некоторое время сидел на балконе с Эдриэном. Молодой человек нравился отцу все больше и больше.
– У него подлинный интерес к истории, – говорил он. – Он согласен со мной, что бесполезно пытаться остановить поток так называемого прогресса, который рано или поздно обязательно ворвется в жизнь нашего идиллического острова. Но он надеется, что и в крушении может быть что-то положительное. Из хаоса возникает новая жизнь. – В голосе старика зазвучали мечтательные нотки. – Из смерти возникает возрождение, из зимы – весна. Феникс возрождается из пепла. Это болезненные и необратимые процессы эволюции, и Харни признает их.
– Я в этом уверена, – отсутствующим тоном ответила Дженни, не в первый раз удивляясь привязанности отца к этому человеку. И она не могла сказать, радуют ее или огорчают ежедневные визиты Харни.
– Я был счастлив поговорить с ним, – продолжал старик. – Он питает меня свежими идеями, открывает новые перспективы. Вероятно, в последние годы я превратился в затворника. Но Харни довольно настойчив. На днях мы даже говорили о моих мемуарах.
– О твоих мемуарах? – словно эхо, с опаской переспросила Дженни.
– Не мемуарах в общепринятом смысле, – объяснил Роумейн. – Я никогда не сяду за объемистый труд, которого ждут от каждого человека, достигшего в нашем беспокойном веке хоть какой-то известности. Слово, которое я оставлю, должно быть прочтено в моих картинах! Я сказал об этом Харни, и он, я чувствую, понял меня, как никто другой.