– Ну умна, – снисходительно фыркнул Рем. – Спаситель наш, что ли? А где же нимб вокруг головы… Пардон, воротник?..
– Ну конечно, ты его невзлюбил, – обозлилась Женька. – После того, как он к тебе в постель забрался. Ты-то наверняка решил, что это я… Обида какая!
– Послушай, милая моя, – Рем уперся двумя руками в стену и наклонился к самому Женькиному лицу. – Ты меня специально провоцируешь?..
– Я? – Женька невинно округлила глаза.
– Ты, ты…
– Нет, это случайно… – Женька потупилась.
Он придвинулся к ней, обнял и прильнул к полураскрытым губам. Она покорно откинулась назад, потом дернула головой и вырвалась, переводя дыхание.
– Ты не умеешь целоваться, – улыбнулся Рем.
Фитилек в лампе опять стал гаснуть, но Рем не стал его подкручивать.
– Я знаю, ты все еще любишь свою жену… – проговорила Женька, отворачиваясь и отталкивая Ремовы руки.
– С чего ты взяла?
– Догадалась…
– Не тишком ли ты умна для своих семнадцати?
– Это пройдет…
– Что?
– Ум. Уже исчезает… Ты не замечаешь?
– Чего ты хочешь?
– Умереть…
– Глупая…
– Вот видишь, я же говорила… Просто хочу, чтобы завтра не наступило… Значит – хочу умереть. Понимаешь?
– Да…
– Странно, что понимаешь…
– Ты дрожишь вся… Замерзла?
– Нет.
– Боишься?
– Боюсь…
– Чего?
– Что умру и не услышу, как ты скажешь: «Я люблю тебя…» Никогда не услышу. А так хочется… Просто ужас как хочется послушать, как это говорят. Это очень страшно сказать: «Я люблю тебя»? Это как петля, да? Нет? Так чего же ты боишься, скажи… Ну скажи, прошу тебя, ну скажи, скажи…
– Глупая, не надо плакать, страшасик ты мой…
– Ну вот, сказал…
– Ну хорошо, хорошо, я люблю тебя…
…Женька проснулась среди ночи. Был шум. Она различила его сквозь сон. Звук был слабый, но встревожил и все перевернул. Случилось плохое. Она поняла. Села на постели. Мутный свет белой ночи пробился меж старых штор. Она различала убогую мебель и бесконечные пейзажи на стенах. Сейчас они казались черными зеркалами без глубины. Где-то далеко было озеро. А беда рядом. Женька тронула Рема за плечо. Он был мягкий и разморенный от сна, его было жалко будить. Она положила голову ему на плечо. Было хорошо и покойно. Пусть несколько часов всего – отгородиться от мира и обо всем забыть… Сон опять сморил ее – хороший сон без сновидений…
На рассвете Рем разбудил Женьку. Она вскинулась, зябко сдвинув плечи и прикрывая ладонями грудь.
– Что? – сердце упало, она почти угадала, до того как Рем проговорил тихо:
– Страшасика украли, взломали дверь на веранду и унесли…
– Кто?
– Кузьмин, кто ж еще? Ты одевайся, а я пойду будку его чертову ломать…
Когда Женька вышла во двор и остановилась на крыльце, ежась от холода, Рем уже колотил в дверь соседского дома. Каждый удар отдавался в мерзлом воздухе, но в людях не отдавалось ничего – там все застыло и падало камнем без ответа. Женька спустилась с крыльца и пошла по саду. Земля за ночь смерзлась, легла неровно, будто волнами. Изморози не было, как не было влаги в обжигающем холодном воздухе. Иногда здесь идут дожди, но они ядовиты, как воды в почве. Чистые тучи ЭЧИЗ [2] не выпускает из своих районов и расстреливает над своими полями. Каждый рассчитывает на себя, каждый копает для себя колодец, а для соседа яму…
Женька остановилась у колодца. Брошенная лопата по-прежнему торчала, наклонно воткнутая в землю. Но вместо крышки на колодце теперь лежала новенькая решетка, посаженная на петли и прихваченная висячим замком.
– Рем! – закричала Женька. – Рем, я знаю, где он! Он здесь!
И она замахала руками, бестолково радуясь своему открытию. Рем подбежал и, глянув на решетку, тоже догадался. Схватил лопату, он попытался взломать запор, но ржавая лопата переломилась. Пришлось бежать за ломом. Наконец решетку сорвали. Рем с Женькой наклонились над черным неподвижным зеркалом внизу. Там была ночь и темнота, и не ощущалось жизни… Щепка оторвалась, упала, от нее разошлись круги. Потом опять все замерло…
– Что ж делается, а?! Опять ломаете?!.. – возмущенно и жалостливо забормотал Кузьмич, подбегая. – Ну зачем вы так, а? Воду бы поделили… Я разве против?
– Что теперь делить, идиот? – просипел Рем пересохшим сдавленным голосом. – Страшасик больной, воротник еще не сросся. Понял? Негерметичный воротник, ты понял? Он утонул в твоем идиотском колодце… Ты понял?..
– Как утонул?! Где ж это страшасики тонут…
Кузьмич схватил ведро и кинулся к колодцу. Черпанул и вылил тут же, рядом, потом еще и еще… Ведро глухо стукалось о стенки колодца, расплескивая черную мертвую воду. По мерзлой земле разливались невпитанные черные струйки, увеличивались, стекались в ручеек, наполняли ямки, впадины, канавы… Текли черные слезы по земле… Оплакивали…
– Кто ж это видел, чтобы страшасики тонули, – бормотал Кузьмич, черпая ведро за ведром.
Женька ухватилась за край бетонного кольца и перегнулась, будто хотела нырнуть туда, вниз…
– Я хочу его видеть…
Рем схватил ее на руки и понес, как ребенка… Она не сопротивлялась и беспомощно повисла у него на руках…
С утра озеро не волновалось. Оно лежало неподвижно, черное, похожее на затаившегося зверя. Несколько человек в грязной, никогда не стиранной одежде спустились к берегу. Шедший впереди нес потемневшую икону. Люди вышли к берегу, распевая псалом, нестройные голоса разносились вдаль в тишине. Озеро молчало. Не было шума прибоя, вздохов волн, даже дыхания ветра. Ничего. Только шорох шагов и пение. Солнце поднималось и жгло с ожесточением. Люди закончили петь и стояли, склонив обнаженные головы, подставив лица разъяренным лучам.
– Природа милосердна, – проговорил шедший впереди к опустился на колени. – Она нас простит, вновь простит… – и он ткнулся лбом в серый затвердевший песок. Остальные последовали его примеру.
– О чем они молятся? – спросил парень в форме береговой охраны у своего напарника.
– Как всегда, о новом пришествии, – пробормотал второй и неловко, спешно перекрестился.